Де Мопассан Ги - Сторож
Ги ДЕ МАПАССАН
СТОРОЖ
После обеда начались рассказы о приключениях и случаях из охотничьей
жизни.
Наш общий старый приятель Бонифас, великий любитель пострелять зверей
и выпить, человек крепкий, веселый, остроумный, рассудительный и склонный к
философии, той иронической и снисходительной философии, которая выражает
себя острой насмешливостью и чуждается всякого уныния, внезапно объявил:
- Я знаю одну довольно странную охотничью историю, точнее, драму. Она
не похожа на обычные образцы этого жанра, и я никогда ее не рассказывал,
полагая, что она вряд ли кого-нибудь развеселит. В ней, понимаете ли, мало
привлекательного. Я хочу сказать, что она не вызывает ни захватывающего
интереса, ни сочувствия, ни даже приятного волнения.
Словом, дело обстояло так.
Было мне лет тридцать пять, и я страстно любил охоту.
В ту пору в лесах под Жюмьежем мне принадлежал уединенный участок,
изобиловавший кроликами и зайцами. Я наезжал туда раз в год на несколько
дней, причем всегда один: там негде было поместить гостя Сторожем я нанял
отставного жандарма, человека честного и горячего, ревнителя порядка, грозу
браконьеров и беззаветного храбреца. Жил он один, вдали от деревни, в
домике, а вернее, в лачуге с кухней и кладовкой на первом этаже и двумя
комнатками - на втором. Одна из них, каморка, куда с трудом влезли кровать,
шкаф и стул, предназначалась для меня.
Вторую занимал дядюшка Кавалье. Сказав, что он жил один, я допустил
неточность. Он держал при себе племянника, четырнадцатилетнего шалопая,
который помогал дяде в его обязанностях и ходил за провизией в деревню - до
нее было километра три.
Волосы у этого тощего, длинного, сутулого мальчишки были цвета мочалы,
короткие, как цыплячий пух, и до того жидкие, что он казался лысым
Безобразие его усугубляли непомерные ступни и огромные руки, руки колосса.
Он слегка косил и никогда не смотрел вам в глаза. В ряду
представителей человеческой расы он занимал, по-моему, то же место, что
вонючки среди животных. Не то хорек, не то лисица - вот что такое был этот
парень.
Спал он в закутке над лесенкой, которая вела в обе комнаты. Во время
же моих коротких наездов в "Павильон" - так я окрестил эту лачугу - Мариус
уступал свою конуру Селесте, старухе из Экоршевиля, стряпавшей для меня:
стол дядюшки Кавалье я находил чересчур скудным.
***
Теперь вам знакомы и действующие лица и место действия. Перейдем к
самой истории.
Было пятнадцатое октября тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года -
эту дату я не забуду до смерти.
Я выехал из Руана верхом. Сзади бежал Жбан, мой лягавый пес
пуатвинской породы; крупный, грудастый, с мощным тупым щипцом, он брал в
зарослях след не хуже понт-одемерской гончей.
Дорожный мешок я приторочил к седлу, ружье закинул за спину. День был
пасмурный, холодный, ветреный; по небу бежали мрачные тучи.
Въезжая на холм Кантле, я оглядел обширную долину Сены, до самого
горизонта исчерченную змеиными извивами реки. Слева вздымались к небу
колокольни Руана, справа взгляд упирался в далекую цепь лесистых высот.
Затем, то шагом, то рысью я миновал Румарский лес и около пяти добрался до
"Павильона", где меня ждали Селеста и дядюшка Кавалье.
Целых десять лет я приезжал сюда в одну и ту же пору, тою же дорогой,
и те же люди, теми же словами, здоровались со мной:
- Добрый день, хозяин! Как себя чувствуете?
Кавалье почти не изменился. Он, словно старый дуб, не поддавался
действию времени, зато Селесту, особенно за последние четыре года, стало не
узнать.
