Де Мопассан Ги - Исповедь (2)
Ги ДЕ МАПАССАН
ИСПОВЕДЬ
Весь Везье ле Ретель принимал участие в траурной процессии и
погребении г-на Бадон-Лерменсе, а слова, которыми представитель префектуры
закончил свою речь, сохранились в памяти у всех:
- Одним честным человеком стало меньше!
Да, он был честным, порядочным человеком во всех известных событиях
своей жизни, был образцом порядочности в своих речах и поступках, в осанке,
в походке, даже в манере подстригать бороду и в фасоне шляп. Слова его
всегда несли людям поучение, его милостыня нищему всегда сопровождалась
советом, он всегда протягивал руку таким жестом, как будто давал
благословение.
Он оставил двоих детей: сына и дочь; сын был генеральный советник, а
дочь, выйдя замуж за нотариуса Пуарель де ля Вульт, занимала в Везье видное
положение.
Они не могли утешиться после смерти отца, так как оба искренне его
любили.
Тотчас после похорон сын, дочь и зять вернулись в дом покойного и,
запершись втроем, распечатали завещание, которое они должны были вскрыть
без свидетелей и лишь после того, как гроб будет опущен в землю. Воля
усопшего была указана в особой приписке на конверте.
В качестве нотариуса, привычного к такого рода операциям, Пуарель де
ля Вульт разорвал конверт и, поправив на носу очки, начал читать своим
монотонным голосом, точно созданным для чтения документов:
"Дети мои, дорогие мои дети! Я не мог бы спать спокойно вечным сном,
если бы, сойдя в могилу, не исповедался вам в преступлении, всю жизнь
терзавшем мою совесть. Да, я совершил преступление, ужасное, отвратительное
преступление.
Мне тогда было двадцать шесть лет, я впервые выступал на поприще
адвоката в Париже и жил той жизнью, какой живут все молодые люди, которые,
приехав из провинции, оседают в столице, где у них нет ни знакомых, ни
друзей, ни родных.
Я взял себе любовницу. Многие приходят в негодование от одного этого
слова "любовница", но ведь бывают такие люди, которые не могут жить одни. Я
принадлежу к их числу. Одиночество переполняет меня страшной тоской, -
одиночество в квартире, у камина, вечером. Мне кажется тогда, что я один на
свете, чудовищно одинок, но окружен какими-то неопределенными опасностями,
чем-то неведомым, но ужасным; мой сосед за стеною, сосед, которого я не
знаю, как будто находится так же далеко от меня, как далеки звезды, которые
я вижу из окна. Мною овладевает лихорадка, лихорадка нетерпения и страха;
самое безмолвие стен пугает меня. Так глубоко и так печально это безмолвие
комнаты, в которой живешь один. Это не просто безмолвие, окружающее тело,
но безмолвие, окружающее душу, и при каждом потрескивании мебели
вздрагиваешь всем существом, потому что в этом мрачном жилище не ждешь
никакого звука.
Раздраженный, напуганный этой молчаливой неподвижностью, я столько раз
начинал говорить, произносить слова, без связи, без смысла, только для
того, чтобы произвести шум! Но тогда самый мой голос казался мне таким
странным, что я страшился и его. Говорить одному в пустом доме! Что может
быть ужаснее? Голос кажется чужим, незнакомым, звучит неизвестно зачем, ни
к кому не обращаясь, в пустом пространстве, где ничье ухо не внемлет ему,
потому что слова, которые выйдут из твоих уст, тебе самому известны раньше,
чем они вторгнутся в одиночество твоей комнаты. Мрачно раздаются они среди
глубокого молчания и кажутся лишь отзвуком, странным эхом слов, тихо
произнесенных мыслью.
Я взял себе в любовницы молодую девушку, одну из тех девушек, которые
живут в Париже на свой заработок, тако
