Давенпорт Гай - Погребальный Поезд Хайле Селассие
ГАЙ ДАВЕНПОРТ
ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ПОЕЗД ХАЙЛЕ СЕЛАССИЕ
Погребальный Поезд Хайле Селассие(1) выехал из Довилля(2) ровно в 15.00 --
так медленно, что мы в молчании проплыли мимо перрона, на котором под
зонтиками немо выстроились господа в длиннополых сюртуках, дамы в нарядных
шляпах прижимали к губам платочки, а носильщики в синих рабочих халатах стояли
по стойке смирно. Духовой оркестр играл Стэнфорда в ля.
Скорость мы набрали около газгольдеров, и кондуктор с охранниками пошли по
вагону, пробивая билеты и проверяя паспорта. Большинство из нас сидело, сложив
руки на коленях. Я подумал о прохладных фиговых пальмах Аддис-Абебы, о
полицейских в белых гетрах, нарисованных на голых ногах, раздувшегося
колоколом верблюда, который перевез обожженного солнцем и обмотанного тюрбаном
Рембо через Данакиль.
Мы проезжали чистенькие фермы и свинарники, оливковые рощи и виноградники.
Как только кондуктор с охранниками перешли в соседний вагон, мы стали
устраиваться поудобнее и заговорили друг с другом.
-- Проспал с открытыми глазами сорок лет! произнесла своему спутнику
женщина у меня за спиной, а тот ответил, что это у них семейное.
-- Евреи, высказался толстый человек всему вагону.
Много лет спустя, когда я рассказал об этой торжественной поездке на
Погребальном Поезде Хайле Селассие Джеймсу Джонсону Суини, он поразился тому,
что я тоже в нем был.
-- Боже мой, что за поезд! воскликнул он. Какое было время! Невероятно
сейчас вспоминать тех, кто в нем ехал. Там был Джеймс Джойс, я там был, послы,
профессоры Сорбонны и Оксфорда, по меньшей мере один китайский фельдмаршал и
весь штат (3).
Мы с Джеймсом Джойсом его не видели! Мир в 1936 году довольно сильно
отличался от того, какой он сейчас. Я знал, что где-то в поезде едет
Аполлинер. Я видел его в мятом лейтенантском мундире, вся голова забинтована,
маленький (4) зацепился за портупею. Он сидел, выпрямившись,
широкие ладони покоились на коленях, подбородок гордо вздернут.
Бородатый человечек в пенсне, должно быть, заметил, с каким почтением я
разглядываю Аполлинера, поскольку встал со своего места, подошел и положил
руку мне на плечо.
-- Держитесь подальше от этого человека, тихо произнес он мне на ухо, он
утверждает, что он Кайзер.
Сострадание, которое я испытывал к раненому поэту, казалось, отражалось в
безрадостных маленьких фермах, мелькавших мимо. Мы видели, как гонят домой
коров с пастбища, как вокруг своих вечерних костров на корточках сидят цыгане,
как за знаменем и барабанщиком, открывшим рот, маршируют солдаты.
Один раз мы услышали, как играет гармоника, но разглядели только белую
стену угольной копи.
Временами Аполлинер выглядел сущим немцем -- так, что на его забинтованной
голове можно было легко вообразить тевтонский шлем, под носом -- ласточкины
крылышки усов, а в милых глазах -- блеск дисциплинарного идиотизма. Он был
Гильомом, Вильгельмом. Формы ветшают, преобразование -- не всегда рост, в
тенях всегда есть заложник-свет, а в пустынном полдне -- бродяги-тени,
бордовый цвет -- в зелени лозы, зеленый -- в наикраснейшем из вин.
Мы проехали город, где, как и в Ричмонде, у деревянных домов, с карнизов
которых свисала глициния, цвела персидская сирень, а во дворах стояли женщины
с садовыми ножницами и корзинками. Я увидел, как у окна стоит девушка с
лампой, как пожилой негр шаркает ногами под банджо, увидел мула в соломенной
шляпе.
Джойс сидел за кухонным столиком в первом купе направо -- закопченное
помещение, -- если входить в четвертый спальный
