Давенпорт Гай - Пятьдесят Семь Видов Фудзиямы
ГАЙ ДАВЕНПОРТ
ПЯТЬДЕСЯТ СЕМЬ ВИДОВ ФУДЗИЯМЫ
(Из сборника "Двенадцать рассказов", Counterpoint, 1997)
Месяцы, дни, постояльцы вечности. Разворачиваются годы: вот вишня в
цвету, вот рис густо колосится на плоских полях, гингко вдруг обливается
золотом в первый день заморозков, а тут и рыжая лисица уже метнется по
снегу. Лодочник на переправе из Сиогама в Исиномаки, почтальон, что
галопом скачет из Киото в Огаки, - чем путешествуют они, как не временем?
Величайшее наше странствие - сквозь годы, пускай мы дремлем у жаровни. По
ветрам летят облака. И мы стремимся за ними. Ибо я, Басё, -
путешественник. Только вернулся я домой из отличного путешествия вдоль
побережья прошлой осенью, только смел метлой паутину в заброшенном доме
своем на реке Сумида, встретил Новый Год, посмотрел, как волки
соскальзывают с холмов по плечи в белых сугробах, только оглядел в
изумлении - каждую весну будто заново - туман на болотах, как уже снова
направил стопы свои прочь из ворот Сиракава. Я зашивал дыры и прорехи на
штанах, пристегивал новый ремешок к шляпе, растирал ноги золой полынных
листьев (что придает бодрости мускулам), а сам думал все это время о
полной луне, восходящей над Мацусима:
какое это будет зрелище, когда я доберусь туда и смогу им любоваться.
* * *
Мы выступили вдвоем с нею прекрасным днем в конце лета, довольные,
навьюченные дребезжащими пожитками. Харчами запаслись на две недели - нам
предстояло провести их в глухомани на Вермонтском Маршруте: его мы начали
с тропы через заброшенный давным-давно сад, где в щедром утреннем свете,
наполненном суетой капустниц и зеленым миганием кузнечиков, старая груша,
по-прежнему живая и свежая, словно молоденькая девчонка, стояла с
достоинством среди темных, неподрезанных, одичавших виноградных лоз,
разросшихся блудных цинний, душистого горошка и алтея, некогда
расцветавших ради какой-нибудь честной фермерши в саду, выросшем из
шейкерских пакетов семян, присланных из глубинки штата Нью-Йорк или даже
из самого Огайо, - сад теперь цвел высоко и обильно осокой и чертополохом
до самых лиственниц на лесной опушке, в таком же произвольном согласии,
при котором от дружбы льва разрастается мимоза. Маршрут этот проложили еще
в отрочестве столетия члены йельских обществ, которые в своих бриджах и
твидовых кепках продолжали традицию Рафаэля Пампелли(1), Перси Уоллеса,
Стила МакКея(2), традицию Торо и Берроуза(3): путешествовать безо всякой
цели, лишь ради того, чтобы побыть на природе, побыть в тишине, побыть
вместе в глухомани, среди ее деревьев, долин и холмов.
* * *
Продав с огромным везением дом у реки, и тем самым вверив себя течению,
так сказать, отчалив от обязанностей и ответственности, поселился я на
некоторое время у своего друга и покровителя торговца Сампу, самого -
поэта. От яркой вспышки я моргаю: весеннее поле, лопата крестьянина. Но
прежде чем уйти, кистью начертил я стихотворение на старом своем дверном
косяке. Иные воспоют теперь во время цветения персиков за этой дверью
дикие травы преграждают путь. И на заре вышел я, а ночи в небе еще
оставалось больше, нежели дня, столько же таяло в лунном свете, сколько в
солнечном прибывало, двадцать седьмого марта. Я едва различал смутные
очертания Фудзи и тоненькие белые вишневые цветы Уэно и Янаки.
Прощай же, Фудзи! Прощайте, вишневые цветы! Друзья поднялись рано
проводить меня, больше того - проделать со мною вместе первую частъ пути
моего лодкой до Сэндзю. И только после того, как они меня оставили, ощутил
