Грабал Богумил - Жизнь Без Смокинга
Богумил Грабал
ЖИЗНЬ БЕЗ СМОКИНГА
Перевод с чешского Сергея Скорвида
Я вспоминаю о своем реальном училище в Нимбурке как о заведении для
шалопаев, в котором за семь лет малые дети вырастают в юношей и девушек. Для
меня, однако, этот сияющий замок был вечной стеной плача и страха, местом,
где мне выпало множество переживаний, от которых я до сих пор не могу
оправиться. Кроме пения и физкультуры, я успевал еще только по
природоведению, по всем же остальным предметам я не то что плавал, а
прямо-таки тонул, так как не мог ничего выучить. Все это время я провел под
плотным коконом невежества. Когда меня вызывали к доске, я смущался, краснел
и бормотал то, что подсказывали мне соученики с первых парт, отчего путался
все больше и больше. Поэтому, разозлившись на то, что в школе я ничего не
значу, я решил хоть чем-то отличиться в глазах учителей и одноклассников и
сделать нечто такое, на что не способны остальные. И вот я с полным
самоотвержением вытворял всякие глупости, убежденный в том, что должен
преодолевать себя -- так же, как делали это в американских комедиях Чаплин,
Фриго и Гарольд Ллойд. Эти минуты маленьких бунтов давались мне нелегко. Мне
приходилось набираться смелости, чтобы выкинуть такую штуку, за которую меня
потом заносили в классный журнал и ставили двойку или тройку по поведению.
Но, как ни странно, за этот мой "черный юмор" соученики меня любили, а
некоторые даже восхищались мною. Так своими безобидными шалостями я как бы
уравновешивал их блестящие ответы на вопросы учителей. Наверное,
одноклассники любили меня потому, что я вместо них говорил или вытворял
нечто такое, на что они никогда бы не отважились...
Моя бездарность в учебе, моя неспособность взять в руки учебники и
перелистать их, мой идиотизм, состоявший в неумении слушать объяснения
преподавателей, -- все это, вероятно, коренилось в том, что, как твердила
моя матушка даже через пятьдесят лет, я слишком часто предавался мечтам и
витал мыслями где-то вдалеке. Сегодня мне кажется, что это "витание"
проистекало из того, что школой из школ, университетом из университетов были
для меня пивоварня, и река, и лес, и мои бесконечные прогулки и блуждания.
Припоминаю, что я пребывал мыслями где-то вдалеке не только в школе. Кокон
невежества неизменно сопровождал меня и на улицах города. Когда бы меня кто
ни останавливал, чтобы о чем-то спросить, я краснел и терялся так, что, как
и в школе, нес полную чушь. Мало того, я был страшно неловок, особенно в
обществе девушек. Мне приходилось следить за собой, иначе миловидное личико,
обрамленное локонами и лентами, могло взволновать меня настолько, что я едва
не лишался чувств. А мое поведение с остальными определялось неизменной --
тогда, как и сейчас, -- уверенностью в том, что другие куда умнее и
разбираются во всем лучше, чем я. У меня были и до сих пор остались
комплексы в отношениях с людьми, которые я мальчиком и юношей обыкновенно
лечил в подсобках пивоварни, в солодовнях и бочарнях, где слушал разговоры
солодильщиков и бочаров так, как должен был бы внимать учителям в классе.
Уже школьником я любил уединение, закаты, отражавшиеся в реке, неспешные
лодочные прогулки, любил забираться ночью на плоскую крышу солодильни, где
росли трава и мох, и долго смотреть на звездное небо, колышущееся в водах
текущей Лабы, на мост и огни городка. Когда же я поднимался по ступеням и
входил в роскошный вестибюль нимбуркского реального училища, у меня было
такое ощущение, что я оказался в западн
