Библиотека в кармане -зарубежные авторы

         

Готорн Натаниель - Таможня (Вступительный Очерк К Роману 'алая Буква')


Натаниель Готорн
ТАМОЖНЯ
(Вступительный очерк к роману "Алая буква")
Хотя я и не склонен распространяться о себе и своих делах, сидя у
домашнего очага или в кругу друзей, все же, как ни странно, мною дважды
овладевал биографический зуд, понуждая обратиться непосредственно к публике.
Впервые это случилось года четыре назад, когда без всяких разумных причин,
которые мог бы привести в качестве оправдания снисходительный читатель или
навязчивый автор, я облагодетельствовал общество описанием своей жизни в
нерушимой тишине Старой Усадьбы. И так как мне тогда посчастливилось найти
за пределами моего уединенного жилища нескольких слушателей, я теперь снова
хватаю публику за пуговицу и делюсь с ней воспоминаниями о моей трехлетней
работе в таможне. Никто еще так добросовестно не следовал примеру
знаменитого "П. П., приходского писца". Дело, по-видимому, в том, что когда
автор отдает на произвол стихий исписанные им листки, он обращается не к тем
многочисленным читателям, которые сразу же отложат книгу в сторону или вовсе
не возьмут в руки, а к тем немногим, которые поймут ее лучше, чем
большинство спутников его юности и зрелых лет. Конечно, некоторые писатели
идут куда дальше и позволяют себе пускаться в такие откровенные признания,
какие человеку дозволено делать в присутствии лишь одного-единственного,
родственного ему по духу и сердцу, существа. Как будто брошенная в шумный
мир книга непременно отыщет отделившуюся от автора половинку и соединит его
с нею, тем самым восполнив круг его существования! Однако вряд ли пристойно
говорить все - даже когда говоришь от третьего лица. И так как мысль
съеживается, а язык примерзает к гортани, если у говорящего нет настоящей
связи со слушателями, ему простительно воображать, что он беседует с другом,
чутким и внимательным, хотя и не слишком близким. От такого приятного
сознания наша природная сдержанность оттаивает, мы принимаемся болтать об
окружающем и даже о нас самих, по-прежнему, однако, не приподнимая покрова
над нашим сокровенным "я". Мне думается, что только в такой степени и в
таких пределах писатель может быть автобиографичным, не нарушая при этом ни
интересов читателя, ни своих собственных.
Кроме того, очерк "Таможня" еще и потому имеет известное право на
существование - право, всегда признаваемое литературой, - что в нем я
рассказываю, как попали в мои руки многие страницы этой книги, а также
привожу доказательства истинности изложенной в ней истории. Таким образом,
единственной настоящей причиной моего прямого обращения к публике является
желание показать, что я всего лишь редактор, или чуть больше, этой самой
многословной из всех напечатанных мною повестей. Я позволил себе, не
отклоняясь от основной цели, дать несколькими дополнительными штрихами
беглый набросок людей, чей образ жизни до сих пор нигде не был описан. В
числе этих людей находился и сам автор.
В моем родном городе Салеме, вблизи сооружения, которое еще полвека
назад, во времена Кинга Дарби, было шумной пристанью, а теперь превратилось
в скопище полуразрушенных деревянных складов и почти не обнаруживает
признаков торговой жизни, если не считать брига или барка, выгружающего кожи
где-нибудь посреди его меланхолических просторов, или шхуны из Новой
Шотландии, сбрасывающей у выезда в город груз дров, - повторяю, вблизи этой
частенько затопляемой приливом обветшалой пристани, где кайма чахлой травы
вокруг вытянутых в ряд строении свидетельствует о вялой, поступи
десятилетий, стоит





Содержание раздела