Голдинг Уильям - Ритуалы Плавания
УИЛЬЯМ ГОЛДИНГ
РИТУАЛЫ ПЛАВАНИЯ
(1)
Почтеннейший мой крестный!
Вот такими словами начинаю дневник, который взялся вести для Вас, – и лучших слов мне не найти!
Итак, почин сделан. Место действия – на борту корабля, куда я наконец прибыл. Год – Вам он известен. День? В данном случае важно лишь то, что это первый день моего плавания на другой конец света, в ознаменование чего ставлю на верхнем поле страницы цифру (один), потому что то, чем собираюсь заполнить ее, – рассказ о событиях первого дня.
А какой это месяц или день недели, вряд ли имеет значение: ведь за долгое плавание от южных берегов старушки Англии до далеких антиподов нам предстоит пройти через геометрию всех четырех времен года!
Еще сегодня утром я, прежде чем шагнуть через порог родного дома, поднялся к моим младшим братьям, и они, как могли, подвергли испытанию терпение «старшенького»! Братец Лайонел исполнил то, что, по его представлениям, было военным танцем дикарей.
Братец Перси улегся на спину и стал потирать живот, испуская неистовые стоны – последствия того, что он мною позавтракал! Пришлось задать обоим трепку, заставив принять надлежащий случаю вид. Затем я спустился к отцу и матушке. Матушка… Уронила для виду слезинку другую?
О нет, она отнюдь не скрывала своих истинных чувств, да я и сам ощутил стеснение в груди, что вряд ли можно считать проявлением суровой мужественности. Даже отец… что тут скажешь.
Словом, мы, полагаю, отдали большую дань сентиментальности Голдсмита и Ричардсона, нежели жизнерадостности Фиддинга и Смоллета! Ваша светлость, без сомнения, убедились бы в моей исключительной ценности, если услышали бы, как надо мной причитали – словно провожали не юного джентльмена, отправляющегося помогать губернатору в управлении одной из колоний Его Величества, а закованного в кандалы каторжника!
Но я не жалел, что родители дали полную волю своим чувствам, а я своим. Ваш крестник неплохой – в глубине души – малый. И весь путь по подъездной аллее, мимо сторожки привратника и вплоть до поворота у мельницы, печаль не покидала его.
Но как бы там ни было, в итоге я на борту. Я вскарабкался по трапу, подвешенному к крутому, просмоленному боку судна, которое некогда, в дни своей юности, служило Великобритании одним из ее грозных деревянных щитов.
Шагнув в нечто вроде низкого дверного проема и оказавшись в темноте палубы – верхней? средней? нижней? – я чуть не задохнулся при первом же вдохе. Боже милостивый, что за тяжелый, тлетворный дух! Вокруг меня, в искусственном полумраке, не прекращалась суетня и беготня.
Какой то малый, назвавшись моим слугой, отвел меня к конуре в боковой части судна, заверив, что это – моя каюта. Малый сей порядком в летах, прихрамывает, у него острое лицо, окаймленное по обе стороны густой порослью поседелых волос. От лба до макушки тянется блестящая лысина.
– Голубчик, откуда здесь такая вонь? – спросил я. Он выставил острый нос и повел вокруг глазами, пристально всматриваясь, словно в этой мгле вонь было легче увидеть, чем унюхать.
– Вонь, сэр? Какая вонь, сэр?
– Именно вонь! – задыхался я, прикрывая рот и нос ладонями. – Смрад, зловоние или как это еще называется!
Веселый малый этот Виллер. Улыбнулся мне так, словно палуба над нашими головами разомкнулась, пропустив к нам луч света.
– Господи, сэр! Вы скоро привыкнете, сэр!
– Я вовсе не хочу привыкать! Где капитан?
Солнечную улыбку смыло с физиономии Виллера, и он распахнул передо мной дверцу в мою конуру.
– Так ведь капитан тут тоже ничего не поделает, – заявил он. – Песок
