Гари Ромен - Пляска Чингиз-Хаима
Ромен Гари
Пляска Чингиз-Хаима
Перевод с французского Л.Цывьяна
Часть первая. ДИББУК
1. Позвольте представиться
Здесь я у себя. Я часть этих мест и этого воздуха, которым так легко
дышится, но это могут понять лишь те, кто здесь родился или полностью
ассимилировался. Некоторое неприсутствие, которое бросается в глаза, меня
ничуть не смущает. Оно, по мере того как дает себя знать, становится
подлинным присутствием. Да, конечно, что-то стирается, привыкаешь,
обживаешься; испарения, дым не навечно же темнят небосвод. Лазурь на миг
оевреилась, но пролетел легкий ветерок, и все, никаких признаков. Всякий
раз, когда я вот так отдыхаю, лежу на спине и покручиваю большими пальцами
- излюбленное движение вечности,- меня потрясает незапятнанная красота
небосвода. Я очень чувствителен к красоте и совершенству. Эта лучезарная
синева наводит меня на мысли о мадонне с фресок, о принцессе из легенды.
Да, это великое искусство.
Меня зовут Хаим, Чингиз-Хаим. Само собой, Чингиз - это псевдоним,
настоящее мое имя - Мойша, но Чингиз больше подходит к тому жанру, в каком
я работал. Я - комик и когда-то был очень известен в еврейских кабаре -
сперва в "Шварце Шuкce" в Берлине, потом в варшавском "Мотке Ганеф", а под
конец в Аушвице, то есть Освенциме.
Критики к моему юмору относились достаточно сдержанно: они находили,
что я перебарщиваю, что я излишне агрессивен, жесток. Советовали мне быть
чуть мягче. Может, они и были правы. Однажды в Аушвице я рассказал другому
заключенному такую забавную историю, что тот помер от смеха. Можете не
сомневаться, то был единственный еврей, умерший в Аушвице от смеха.
Сам-то я не остался в этом прославленном лагере. В декабре 1943 г.
мне, слава Богу, чудом удалось бежать. Но через несколько месяцев я попался
подразделению СС под командованием хауптюденфрессера* Шатца, которого я
по-дружески зову Шатцхен; это уменьшительно-ласкательное словечко,
по-немецки означает "маленькое сокровище". Сейчас мой друг - комиссар
полиции первого класса здесь, в Лихте. Поэтому я и оказался в Лихте.
Благодаря Шатцхену я натурализовался и являюсь почетным гражданином Лихта.
Природа тут, надо сказать, прекрасная, я мог бы влипнуть гораздо хуже.
Рощи, ручейки, долины, und ruhig fliesst der Rhein, die schonste Jungfrau
sitzet dort oben wunderbar, ihr goldnes Geschmeide blitzet, sie kammt ihr
goldnes Haar...** Люблю поэзию.
С того прекрасного апрельского дня 1944 г. мы с Шатцхеном неразлучны.
Шатц приютил меня, вот уже скоро двадцать два года как он скрывает у себя
еврея. Я пытаюсь не слишком злоупотреблять его гостеприимством, стараюсь
занимать поменьше места, не очень часто будить его среди ночи. Нас и без
того вечно упрекают за бесцеремонность, и я стараюсь доказать, что знаю
правила приличия. Я всегда оставляю его одного в ванной, ну а когда у него
случается галантная встреча, делаю все, чтобы не явиться некстати. Если уж
мы обречены жить вместе, такт и корректность - первое дело. И тут я
подумал, что я уже с полчаса как его оставил. Правда, сейчас он обременен
своими служебными обязанностями - из-за этих таинственных убийств, что с
недавних пор наводят ужас на всю округу: дня не проходит, чтобы от рук
убийцы не пала новая жертва, однако это не повод оставлять друга в
одиночестве. Сейчас я с ним воссоединюсь - это я так выражаюсь - в Главном
комиссариате полиции на Гётештрассе, 12. Но проявлюсь я не сразу. Я люблю
подготовить свой выход, как говорят артисты,- привычка старого лицедея. На
улиц
