Газданов Гайто - Вечер У Клэр
ВЕЧЕР У КЛЭР
Гайто ГАЗДАНОВ
Анонс
"Вечер у Клэр" - дебютный роман Газданова. В нем есть замечательные сцены военного быта белой армии. Наверное, именно они сделали имя Газданова мгновенно заметным среди литературы русской эмиграции.
В 29-м году в Париже было едва ли не больше русских издательств, чем русских читателей. Писатели читали друг друга, временами их книги доходили до богатых русских или интеллигентных французов; основная же часть русской публики не читала решительно ничего.
Даже газет (кроме раздела объявлений). Литература оказалась в двойной скорлупе, в эмиграции внутри эмиграции. Все послеперестроечные годы мы снимали с этой литературы только самые-самые сливки.
Вне поля зрения оказались первоклассные прозаики, оригинальные поэты. Мы вытвердили Набокова, а Газданов, хоть и изданный у нас, прошел почти незамеченным.
Между тем эмигрантская литература, сформировавшаяся в отсутствие читателя, довела до подлинного совершенства тему одиночества. То, что на других языках делали Пруст, Джойс или Миллер, оказалось существующим и на русском.
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой.
А. С. Пушкин
Клэр была больна; я просиживал у нее целые вечера и, уходя, всякий раз неизменно опаздывал к последнему поезду метрополитена и шел потом пешком с улицы Raynouard на площадь St. Michel, возле которой я жил.
Я проходил мимо конюшен Ecole Militaire ; оттуда слышался звон цепей, на которых были привязаны лошади, и густой конский запах, столь необычный для Парижа; потом я шагал по длинной и узкой улице Babylone, и в конце этой улицы в витрине фотографии, в неверном свете далеких фонарей на меня глядело лицо знаменитого писателя, все составленное из наклонных плоскостей; всезнающие глаза под роговыми европейскими очками провожали меня полквартала - до тех пор, пока я не пересекал черную сверкающую полосу бульвара Raspail. Я добирался, наконец, до своей гостиницы.
Деловитые старухи в лохмотьях обгоняли меня, перебирая слабыми ногами; над Сеной горели, утопая в темноте, многочисленные огни, и когда я глядел на них с моста, мне начинало казаться, что я стою над гаванью и что море покрыто иностранными кораблями, на которых зажжены фонари. Оглянувшись на Сену в последний раз, я поднимался к себе в комнату и ложился спать и тотчас погружался в глубокий мрак; в нем шевелились какие-то дрожащие тела, иногда не успевающие воплотиться в привычные для моего глаза образы и так и пропадающие, не воплотившись; и я во сне жалел об их исчезновении, сочувствовал их воображаемой, непонятной печали и жил и засыпал в том неизъяснимом состоянии, которого никогда не узнаю наяву.
Это должно было бы огорчать меня; но утром я забывал о том, что видел во сне, и последним воспоминанием вчерашнего дня было воспоминание о том, что я опять опоздал на поезд. Вечером я снова отправлялся к Клэр. Муж ее несколько месяцев тому назад уехал на Цейлон, мы были с ней одни; и только горничная, приносящая чай и печенье на деревянном подносе с изображением худенького китайца, нарисованного тонкими линиями, женщина лет сорока пяти, носившая пенсне и потому не похожая на служанку и раз навсегда о чем-то задумавшаяся - она все забывала то щипцы для сахара, то сахарницу, то блюдечко или ложку, - только горничная прерывала наше пребывание вдвоем, входя и спрашивая, не нужно ли чего-нибудь madame. И Клэр, которая почему-то была уверена, что горничная будет обижена, если ее ни о чем не попросят, говорила: да, принесите, пожалуйста, граммофон с пластинками из кабинета monsieur - х
