Библиотека в кармане -зарубежные авторы

         

Вулф Вирджиния - Мучительно Тонкая Душа


prose_classic Вирджиния Вулф Мучительно тонкая душа 1927 ru ru И. Бернштейн Vitmaier FB Tools 2006-06-09 http://www.lib.ru HarryFan 5D71D5D5-276A-481A-88B8-09E6710565B2 1.0 v 1.0 — создание fb2 Vitmaier
Вирджиния Вулф. Избранное Художественная литература Москва 1989 Вирджиния Вулф
МУЧИТЕЛЬНО ТОНКАЯ ДУША
Все наиболее выдающиеся новеллисты Англии сходятся на том, что Кэтрин Мэнсфилд как автор коротких рассказов не имеет себе равных. Никто их писателей не стал ее преемником, никто из критиков не смог разгадать тайны ее своеобразия. Но читателю ее дневников нет до этого дела.

Здесь нас интересуют не особенности ее письма и не размеры ее влияния на других, а картина человеческой души — мучительно тонкой души, — на протяжении восьми лет воспринимавшей случайные впечатления жизни. Дневник был ее мистическим собеседником. «Ну, мой невидимый и неведомый, давай потолкуем», — обращается она к нему, начиная новую тетрадь.

И заносит туда факты: погоду, дела; набрасывает сценки; анализирует собственный характер; описывает голубя, или сон, или разговор. Невозможно себе представить ничего более фрагментарного, ничего более личного.

Мы наблюдаем человеческую душу наедине с самой собой, когда она настолько пренебрегает аудиторией, что пользуется при случае стенографическими знаками собственного изобретения или, по обыкновению одиноких душ, раздваивается и беседует со своим вторым «я». Кэтрин Мэнсфилд о Кэтрин Мэнсфилд.
Но постепенно обрывки накапливаются и приобретают, вернее, Кэтрин Мэнсфилд им придает определенное направление. С каких же позиций смотрит она на жизнь, когда сидит, такая ужасно чувствительная, и записывает одно за другим свои разнообразные впечатления?

Кэтрин Мэнсфилд — писательница, писательница прирожденная. То, что она чувствует, слышит, видит, не разорвано, не фрагментарно — это единое целое, поскольку написано ею.

Иногда это наблюдение, прямо предназначенное для нового рассказа. «Запомнить, как скрипка жизнерадостно взбегает вверх и, печальная, спускается обратно; как она бегает, ищет», — записывает Кэтрин Мэнсфилд. Или: «Радикулит. Очень странная вещь. Так внезапно и так больно.

Использовать при описании старика. Боль, когда встаешь, медленно, постепенно, с гримасой досады; а ночью, в постели, кажется, что тебя сковали…»
Иногда вдруг какой-то один миг обретает значение, и она зарисовывает его, чтобы не утратить. «Идет дождь, но воздух ласковый, дымный, теплый. На обвисшие листья падают крупные капли, никнет душистый табак. Шуршание в плюще.

Это Уингли из соседнего сада; взобрался на увитую изгородь, спрыгнул. И, опасливо поднимая лапы, навострив уши торчком, в страхе, как бы не захлестнула волна зелени, осторожно перебирается вброд через травяное озеро».

Монахиня из Назарета просит милостыни, «обнажая бледные десны и почерневшие зубы». Тощий пес. Бежит по улице тощий, «как клетка на четырех деревянных столбиках по углам».

Во всех этих примерах мы оказываемся словно бы внутри недописанного рассказа: вот начало, а вот конец; остается только захлестнуть их петлей слов, и работа готова.
Но в дневнике так много личного и подсознательного, что от пишущего «я» отделяется «я» второе и, отступя в сторону, смотрит за поведением пишущего, таким капризным и странным: «Столько дел, а я ничего не делаю. Жизнь здесь была бы пределом мечтаний, если бы только я действительно писала всякий раз, когда притворялась, будто пишу.

Вон сколько рассказов стоят и дожидаются за порогом… На следующий день. Например, сегодня утром. Ничего не хочется писать. Се





Содержание раздела