Вудхауз Пэлем Грэнвил - Дживс И Песнь Песней
П.Г.ВУДХАУЗ
ДЖИВС И ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Забрезжил новый день, горяч и свеж, и в строгом соответствии с принятой
мною в то время политикой я, сидя в ванне, пел "Моего сыночка", когда за
стеной послышались тихие шаги, а затем сквозь дверь просочился голос Дживса:
-- Прошу прощения, сэр.
Я как раз добрался до одиноких ангелов -- здесь от исполнителя
требуется абсолютная сосредоточенность, без которого немыслимо добиться
эффектного финала, -- но прервал трансляцию и сдержанно отозвался:
-- Да, Дживс. Реките.
-- Мистер Глоссоп, сэр.
-- Что с ним?
-- Он в гостиной, сэр?
-- Молодой Таппи Глоссоп?
-- Да, сэр.
-- В гостиной?
-- Да, сэр.
-- Желает меня видеть?
-- Да, сэр.
-- Гм!
-- Сэр?
-- Я лишь сказал "гм", Дживс.
А теперь открою вам, почему я сказал "гм". То, что поведал мне этот
человек, представляло необычайный интерес. Известие о приходе Таппи меня
немало удивило - ведь он выбрал для визита время, когда, как ему прекрасно
известно, я имею обыкновение принимать ванну, а следовательно нахожусь в
стратегически превосходной позиции, чтобы запустить в него мокрой губкой.
Я резво выскочил из ванной и, препоясав чресла полотенцем, направился в
гостиную. Молодой Таппи Глоссоп стоял у рояля и одним пальцем наигрывал
"Моего сыночка".
-- Ку-ку! -- произнес я с оттенком высокомерия.
-- А, Берти! -- сказал Таппи. -- Послушай, Берти, ты мне нужен по
важному делу.
Я видел, что юный негодяй растерян. Он переместился к камину и тут же в
смущенье смахнул на пол вазу.
-- Дело в том, Берти, что я помолвлен.
-- Помолвлен?
-- Да, -- подтвердил он, застенчиво роняя за каминную решетку рамку с
фотографией. -- То есть, почти.
-- Почти?
-- Ну да. Тебе она понравится, Берти. Ее зовут Кора Беллингер. Она
берет уроки -- собирается петь в опере. Потрясающий голос. И глаза --
черные, сверкающие. А какая душа!
-- Но что значит твое "почти"?
-- Видишь ли, прежде чем заказывать подвенечное платье, она желала бы
уяснить одну деталь. При благородстве характера и прочих достоинствах Кора
совершенно не выносит всего, что хотя бы отдаленно напоминает доброе
дружеское подшучивание или розыгрыш. Будь у меня такая склонность -- это ее
собственные слова, -- она и разговаривать со мной не стала бы. И вдруг,
такое невезенье -- она, похоже, прослышала о моей маленькой шалости в
"Трутнях" -- да ты, Берти, я уверен, и забыл об этом.
-- Отнюдь!
-- Нет, нет, не то чтобы забыл. Никто так славно не смеется, вспоминая
об этой шутке, как ты, Берти. Так вот: не мог бы ты при первом же удобном
случае со всей решительностью объявить Коре, что в этой истории нет ни
крупицы правды. В твоих руках, старина, мое счастье, понимаешь? Разумеется,
после таких слов у меня не было выходя. У нас, Вустеров, свой кодекс чести.
-- Что ж, ладно, -- сказал я без тени энтузиазма.
-- Ты настоящий друг, Берти!
-- Когда я увижу эту несчастную?
-- Не называй ее несчастной. Я уже все продумал -- сегодня мы придем к
тебе обедать.
-- Что?
-- В половине второго. Решено. Отлично. Превосходно. Спасибо, Берти, я
знал, ты не подведешь.
Он ушел, а я обратился к Дживсу, который возник рядом с подносом.
-- Сегодня обед на троих, Дживс.
-- Слушаю, сэр.
-- Всему есть предел, Дживс. Помните, я рассказывал о шутке, которую
сыграл со мной мистер Глоссоп в "Трутнях"?
-- Да, сэр.
-- Уже который месяц я лелею мечту о расплате. А теперь, вместо того
чтобы повергнуть его в прах, я должен потчевать изысканными яствами Таппи и
его невесту, всячески их ублажать и исполнять рол
