Бэл Алберт - Западня
АЛБЕРТ БЭЛ
ЗАПАДНЯ
Не странно ли - устроить западню, не зная, что это западня, заманить
жертву, не зная, что это жертва?
Узкоколейная железная дорога, давным-давно заброшенная, пришла в полную
негодность: от снега, дождя и солнца шпалы потрескались, превратились в
труху, ржавые рельсы по большей части растаскали. Как шрам на щеке,
тянулась по зеленым лугам крутогорбая насыпь, поросшая жесткой травой.
Мост над оврагом рухнул, сгнившие опоры унесло половодьем - весной речушка
выходила из своих берегов.
За оврагом возвышался пригорок; слева от него, на месте старой лесной
гари, лежала песчаная пустошь - только там почти нетронутым и сохранилось
полотно узкоколейки длиною в сотню-другую метров. Начиналось оно на
вершине пригорка, тянулось до поворота за песчаной пустошью, потом
скрывалось в лесу. И, глядя с пригорка, кому-то могло показаться: вот-вот
из-за поворота, попыхивая, выскочит паровичок с дюжим машинистом в оконном
проеме.
Он тут был безраздельным хозяином - машинист, кочегар, кондуктор, все в
одном лице, - и если по дороге замечал в лесу поваленное дерево,
останавливал свой паровозик, смотрел, сухое ли дерево, пригодно ли на
дрова, а на обратном пути распиливал его, забрасывал в тендер и только
тогда двигался дальше. Паровичок топили дровами.
Когда при посадке кто-нибудь просил его: "Хозяин, придержи у Куршей!",
машинист отвечал: "Будет сделано!", и пассажир мог быть спокоен: у Куршей
паровозик остановится, машинист подождет, пока человек сойдет, да еще
окликнет: "Ну, как, все в порядке?" - и, погудев для пущей важности,
только тогда и тронет.
Паровозик скакал по разболтанному полотну, вагоны мотались из стороны в
сторону, нещадно скрипя и лязгая. Женщины не отваживались переезжать через
овраг, - высота немалая, метров двадцать, внизу пенилась речушка, мост не
бог весть какой прочный, да еще этот машинист, на всю округу известный
лихач. Потомуто женщины просили остановить машину, вылезали на
почтительном расстоянии от оврага и, смеясь или поругиваясь, в зависимости
от нрава каждой, спускались вниз по склону оврага, перебирались через
речку, прыгая с камня на камень, высоко задирая юбки, заголяя белые ноги,
а машинист, одним махом перескочив мост, уже дымил своей трубочкой на той
стороне. Иногда паровозик и в самом деле сходил с рельсов, и тогда
машинист доставал из тендера дубовый кол толщиною в добрую слоновью ногу и
один, собственными силами, ставил вагон за вагоном обратно на полотно.
Удивляться было нечему: еще долго после смерти машиниста оставался
непобитым установленный им рекорд в жиме двухпудовой гири.
Напротив песчаной пустоши, по другую сторону железнодорожной насыпи,
чернел пруд с дегтем. Глянцевитая и гладкая поверхность на солнце казалась
обманчиво твердой. Неподалеку от дегтярного пруда притулился наполовину
развалившийся сарайчик, вокруг него разросся бурьян - лопухи,
чернобыльник, курослеп. Заглохший проселок, когда-то подводивший к сараю,
теперь упирался в чащобу кустарника.
Редко кто забредал в это безлюдное, заброшенное место. Если же человеку
случалось попасть туда пополудни, когда все вокруг изнемогало от зноя и
желтовато слезилась песчаная пустошь, когда небо звенело синью, а черное
дегтярное око настороженно следило за каждым его шагом, тогда человек,
если даже он не верил ни в бога, ни в черта, ни в кикимор, ни в прочую
нечисть, все-таки старался поскорее уйти в места более отрадные.
И вот однажды слепящим синим летним днем мальчик лет шести брел по
заб
