Брэдбери Рэй - Разрисованный
Рэй Брэдбери
РАЗРИСОВАННЫЙ
Перевод А. Сыровой
- Эй, Разрисованный!
Прозвучал свисток, и мистер Уильям Филиппус Фелпс оказал-
ся летней ночью на высокой платформе. Он стоял, скрестив ру-
ки на груди, олицетворяя собой целую толпу.
Он был весь в картинках, до самого пояса. На нем живого
места не было. Стоило ему чуть шевельнуться или вздохнуть -
и вздрагивали крохотные рты, подмигивали крохотные зеленые с
золотыми искорками глаза, взмахивали крохотные розовые руки.
На его широкой груди переливались луга, синели реки, встава-
ли горы, тут же словно протянулся Млечный Путь - звезды,
солнца, планеты. А человечки теснились в разных местах - на
руках, на боках, на спине и на животе. Они прятались в чаще
волос, выглядывая из пещер подмышек, глаза их так и сверка-
ли. Каждый хлопотал о чем-то своем, каждый был занят своим
делом.
Мистер Уильям Филиппус Фелпс искоса смотрел со своей при-
чудливой платформы множеством "павлиньих глаз".
По ту сторону луга, усеянного древесными опилками, он
увидел свою жену, Лизабет, разрывающую пополам билеты и с
интересом всматривающуюся в серебряные пряжки на ремнях у
проходящих мимо мужчин.
Руки мистера Уильяма Филиппуса Фелпса были татуированы
розами. Сейчас, когда на них упали первые лучи солнечного
восхода, розы увяли.
Год назад, когда он повел свою Лизабет в офис, чтобы за-
регистрировать брак, и наблюдал, как она медленно выводит
свое имя на бланке, кожа его была белой и чистой. Сейчас он
внезапно с ужасом взглянул на себя. Он напоминал расписанное
полотно, колеблющееся на ночном ветру! Как это все случи-
лось? С чего началось?
А началось все это со споров, скандалов из-за его чрез-
мерной полноты.
Они подолгу ссорились летними ночами. Она просто вопила,
орала на него. Ее крик был неприятен, как неожиданный, рез-
кий звук медной трубы.
И он ушел из дома, ушел, чтобы съесть пять тысяч горячих
дымящихся сосисок, десять миллионов жаренных в масле пирож-
ков с мясом, целый лес жареного лука и выпить огромные моря
апельсинового сока.
От мятных конфет кости у него стали, как у бронтозавра,
от пирожков он раздулся, как мяч, в сердце появились боли, и
весить он стал двадцать один стоун *.
- Уильям Филиппус Фелпс, - сказала ему жена на одиннадца-
том месяце их совместной жизни, - ты тупой и жирный.
В тот же день хозяин ярмарки вручил ему месячную зарплату
со словами:
- Извини, Фелпс. Теперь, когда ты стал таким толстым, ты
мне больше не нужен.
- Разве я не гожусь больше для вашего балагана? Ведь вы
всегда были мной очень довольны.
- Был. А теперь нет. Ты сидишь и не делаешь того, что те-
бе положено.
* стоун равен 14 фунтам.
- Давайте, я буду у вас Толстяком.
- У меня уже есть Толстяк. Толстяки и гроша ломаного не
стоят. - Хозяин смерил его взглядом сверху донизу. - Хотя
вот что. Если бы у тебя была татуировка... А то с тех пор,
как в прошлом году умер Галери Смит, у нас не было такого
человека...
Это было месяц назад. Четыре коротких недели. От кого-то
он узнал, что где-то далеко, в деревеньке на холмах, жила
старушка. Как о ней говорили, мастер своего дела. Так что,
если он поедет по проселочной дороге и повернет у реки нап-
раво, а потом налево...
Он пересек желтую луговину. Выжженная солнцем трава хрус-
тела под ногами. Красные головки мака качались на ветру,
склоняясь до земли. Он подошел к старой хибарке, которая
выглядела так, будто простояла тут под дождями и ветрами не
одну сотню лет.
Открыв дверь, он увидел пустую, без мебели, комнату,
