Брэдбери Рэй - Электрическое Тело Пою !
Рэй Бредбери
Электрическое тело пою!
Бабушка!..
Я помню, как она родилась.
Постойте, скажете вы, разве может человек помнить
рождение собственной бабушки?
И все-таки мы помним этот день.
Ибо это мы, ее внуки - Тимоти, Агата и я, Том, - помогли
ей появиться на свет. Мы первые дали ей шлепка и услышали
крик "новорожденной". Мы сами собрали ее из деталей, узлов
и блоков, подобрали ей темперамент, вкусы и привычки,
повадки и склонности и те элементы, которые заставили потом
стрелку ее компаса отклоняться то к северу, когда она
бранила нас, то к югу, когда утешала и ласкала, или же к
востоку и западу, чтобы показать нам необъятный мир; взор ее
искал и находил нас, губы шептали слова колыбельной, а руки
будили на заре, когда вставало солнце.
Бабушка, милая Бабушка, прекрасная электрическая сказка
нашего детства...
Когда за горизонтом вспыхивают зарницы, а зигзаги молний
прорезают небо, ее имя огненными буквами отпечатывается на
моих смеженных веках. В мягкой тишине ночи мне по-прежнему
слышится мерное тиканье и жужжание. Она, словно
часы-привидение, проходит по длинным коридорам моей памяти,
как рой мыслящих пчел, догоняющих призрак ушедшего лета. И
иногда на исходе ночи я вдруг чувствую на губах улыбку,
которой она нас научила...
Хорошо, хорошо, прервете вы меня с нетерпением,
расскажите же, наконец, черт побери, как все произошло, как
"родилась" на свет эта ваша столь замечательная, столь
удивительная и так обожавшая вас бабушка.
Случилось это в ту неделю, когда всему пришел конец...
Умерла мама.
В сумерках черный лимузин уехал, оставив отца и нас троих
на дорожке перед домом. Мы потерянно глядели на лужайку и
думали: "Нет, это не наша лужайка, хотя на площадке для
крокета все так же лежат брошенные деревянные шары и
молотки, стоят дужки ворот и все, как три дня назад, когда
из дома вышел рыдающий отец и сказал нам. Вот лежат ролики,
принадлежавшие некогда мальчугану, - этим мальчуганом был я.
Но это время безвозвратно ушло. На старом дубе висят
качели, однако Агата не решится встать на них - они не
выдержат, оборвутся и упадут".
А наш дом? О боже...
Мы с опаской смотрели на приоткрытую дверь, страшась эха,
которое могло прятаться в коридорах, тех гулких звуков
пустоты, которые мгновенно поселяются в доме, как только из
него вынесли мебель и ничто уже не приглушает голосов и
шумов, наполняющих дом, когда в нем живут люди. Нечто
мягкое и уютное, нечто самое главное и прекрасное исчезло из
нашего дома навсегда.
Дверь медленно отворилась.
Нас встретила тишина. Пахнуло сыростью - должно быть,
забыли закрыть дверь погреба. Но ведь у нас нет погреба!..
- Ну вот, дети... - промолвил отец.
Мы застыли на пороге.
К дому подкатила большая канареечно-желтая машина тети
Клары.
Нас словно ветром сдуло - мы бросились в дом и
разбежались по своим комнатам.
Мы слышали голоса - они кричали и спорили, кричали и
спорили. "Пусть дети живут у меня!" - кричала тетя Клара.
"Ни за что! Они скорее согласятся умереть!.." - отвечал
отец.
Хлопнула дверь. Тетя Клара уехала.
Мы чуть не заплясали от радости, но вовремя опомнились и
тихонько спустились вниз.
Отец сидел, разговаривая сам с собой или, может быть, с
бледной тенью мамы еще из тех времен, когда она была здорова
и была с нами. Но звук хлопнувшей двери вспугнул тень и она
исчезла. Отец потерянно бормотал, глядя в пустые ладони:
- Пойми, Энн, детям нужен кто-то... Я люблю их, видит
бог, но мне надо работать, чтобы прокормить нас всех. И ты
лю
