Брэдбери Рэй - Чепушинка
Рэй БРЭДБЕРИ
ЧЕПУШИНКА
К магазинчику было не протолкнуться.
Кроуэлл ввинтился в толпу; длинное лицо его оставалось таким же
печальным, каким оно было всегда. Через худое плечо он посмотрел назад,
буркнул что-то себе под нос и заработал локтями.
Он увидел, как ярдах в ста позади к тротуару, жужжа мотором, быстро
подползла длинная, черная, блестящая машина-жук. Щелкнув, открылась
дверца, и из машины с трудом вылез толстяк, на бледном сероватом лице
которого застыло выражение злобы. Впереди сидело двое телохранителей.
"А вообще-то стоило ли убегать?" - подумал Кроуэлл, известный в своем
кругу под прозвищем Плут. Ведь он устал. Не было больше сил выступать
каждый вечер в программе новостей и каждое утро, просыпаясь, знать, что
из-за какого-то упоминания вскользь о том, что в последнее время некий
толстяк в "Пластике инкорпорейтед" занимается темными делишками, за тобой
по пятам ходят гангстеры. А теперь и сам толстяк объявился, собственной
персоной. Притащился за ним из самой Пасадены.
Теперь наконец Кроуэлла со всех сторон окружала толпа. "Интересно, -
подумал он, - отчего здесь столько народу? Необычное зрелище? Ну а что,
вообще говоря, увидишь обычного в Южной Калифорнии?"
Он протиснулся вперед и уставился на большие алые буквы на окнах из
голубого стекла; выражение его худого грустного лица не изменилось.
Слова на голубом стекле были такие:
ШТУКОВИНЫ, ФИНТИФЛЮШКИ, ПУСТЯКОВИНКИ, БАРАХЛИНКИ, ШТУЧКИ-ДРЮЧКИ,
ЧЕПУШИНКИ, ЕРУНДОВИНЫ И ПРОЧ.
Кроуэлла это не удивило. Вот, значит, магазин, который имел в виду
редактор, когда давал ему задание. Ерунда какая-то и чепуха.
Но тут он вспомнил про Стива Бишопа, толстяка, и про телохранителей с
пистолетами. Когда в море шторм, любой порт хорош.
Кроуэлл достал из кармана небольшой блокнот, небрежно записал два-три
названия - ерундовины, штучки-дрючки; все равно Бишопу в этой толпе его не
подстрелить. Стрелять-то у Бишопа, по совести говоря, право есть:
как-никак Он, Плут, пугает Бишопа разоблачением - трехмерными цветными
изображениями...
Кроуэлл боком пролез к полупрозрачной двери; будто водопад
отгораживал посетителей от решенного в холодных - белом и голубом - тонах
помещения. Кроуэллу стало немного зябко. Он сосчитал небольшие стеклянные
шкафы (их оказалось семнадцать) и мертвенно-серыми, ничего не выражающими
глазами начал рассматривать то, что в них стоит.
Из-за шкафчика голубого стекла появился вдруг лысый человечек, худой
как скелет. Он был такой маленький, что Кроуэлл с трудом подавил в себе
желание похлопать его по лысине. Казалось, эта лысина создана для того,
чтобы по ней хлопать.
Квадратное лицо человечка было блекло-желтым, того особого оттенка
желтизны, который приобретают выцветшие газеты.
- Слушаю вас, - сказал человечек.
- Привет, - негромко поздоровался Кроуэлл, раздумывая, что делать
дальше. Теперь, когда он в магазине, что-то нужно говорить. - Я хотел бы
купить... штуковину.
В голосе у Кроуэлла звучали те же грусть и усталость, какие были
написаны на его лице.
- Великолепно, великолепно! - отозвался человечек и потер руки. - Не
знаю почему, но по-настоящему заинтересовались вы первый. Другие просто
стоят там, на улице снаружи и смеются. Так к делу: какого года штуковина
вам нужна? И какой модели?
Ни того, ни другого Кроуэлл не знал. Он знал только, что испытывает
замешательство, однако никто другой, глядя на его лицо, этого бы не
заметил. Войдя, он сразу повел себя так, будто собаку съел на этих делах.
И теперь признаваться в
