Борхес Хорхе Луис - Everything And Nothing
Хорхе Луис БОРХЕС
Everything and Nothing.
Сам по себе он был Никто; за лицом (не схожим с другими
даже на скверных портретах эпохи) и несчетными, призрачными,
бессвязными словами крылся лишь холод, сон, снящийся никому.
Сначала ему казалось, будто все другие люди такие же, но
замешательство приятеля, с которым он попробовал заговорить о
своей пустоте, убедило его в ошибке и раз навсегда заставило
уяснить себе, что нельзя отличаться от прочих. Он думал найти
исцеление в книгах, для чего -- по свидетельству современника
-- слегка подучился латыни и еще меньше -- греческому; поздней
он решил, что достигнет цели, исполнив простейший обряд
человеческого общежития, и в долгий июньский день принял
посвящение в объятиях Анны Хэтуэй.
Двадцати с чем-то лет он прибыл в Лондон. Помимо воли он
уже наловчился представлять из себя кого-то, дабы не выдать,
что он -- Никто; в Лондоне ему встретилось ремесло, для
которого он был создан, ремесло актера, выходящего на подмостки
изображать другого перед собранием людей, готовых изображать,
словно они и впрямь считают его другим. Труд гистриона принес
ему ни с чем не сравнимую радость, может быть первую в жизни;
но звучал последний стих, убирали со сцены последний труп -- и
его снова переполнял отвратительный вкус нереальности. Он
переставал быть Феррексом или Тамерланом и опять делался никем.
От скуки он взялся выдумывать других героев и другие страшные
истории. И вот, пока его тело исполняло в кабаках и борделях
Лондона то, что положено телу, обитавшая в нем душа была
Цезарем, глухим к предостережениям авгуров, Джульеттой,
проклинающей жаворонка в нем душа и Макбетом, беседующим на
пустыре с ведьмами. Никто на свете не бывал столькими людьми,
как этот человек, сумевший, подобно египетскому Протею,
исчерпать все образы реальности. Порой, в закоулках того или
иного сюжета, он оставлял роковое признание, уверенный, что его
не обнаружат; так, Ричард проговаривается, что он актер,
играющий множество ролей, Яго роняет странные слова "я -- это
не я". Глубинное тождество жизни, сна и представления
вдохновило его на тирады, позднее ставшие знаменитыми.
Двадцать лет он провел, управляя своими сновидениями, но
однажды утром почувствовал отвращение и ужас быть всеми этими
королями, погибающими от мечей, и несчастными влюбленными,
которые встречаются, расстаются и умирают с благозвучными
репликами. В тот же день он продал театр, а через неделю был в
родном городке, где снова нашел реку и деревья своего детства и
уже не сравнивал их с теми, другими, в украшеньях
мифологических намеков и латинских имен, которые славила его
муза. Но здесь тоже требовалось кем-то быть, и он стал
Удалившимся От Дел Предпринимателем, имеющим некоторое
состояние и занятым теперь лишь ссудами, тяжбами и скромными
процентами с оборота. В этом амплуа он продиктовал известное
нам сухое завещание, из которого обдуманно вытравлены всякие
следы пафоса и литературности. Лондонские друзья изредка
навещали его уединение, и перед ними он играл прежнюю роль
поэта.
История добавляет, что накануне или после смерти он
предстал перед Господом и обратился к нему со словами:
-- Я, бывший всуе столькими людьми, хочу стать одним --
Собой.
И глаз Творца ответил ему из бури: -- Я тоже не я: я
выдумал этот мир, как ты свои созданья, Шекспир мой, и один из
признаков моего сна -- ты, подобный мне, который суть Все и
Ничего.
