Борхес Хорхе Луис - Богословы
Хорхе Луис Борхес
Богословы
Разорив сад, осквернив чаши и алтари, гунны верхом на лошадях ринулись
в монастырскую библиотеку, изорвали в клочья непонятные для них книги и с
бранью сожгли их, видимо, опасаясь, что в буквах таятся оскорбления их Богу,
кривой железной сабле. Сгорели палимпсесты и кодексы, но внутри костра,
среди пепла осталась почти невредима двенадцатая книга "Civitas Dei" (О
граде Божием), где повествуется, что Платон в Афинах учил, будто в конце
веков все возродится в прежнем своем виде и он будет здесь, в Афинах, перед
той же аудиторией, снова проповедовать это же учение. К пощаженному огнем
тексту относились с особым пиететом, и те, кто его читал и перечитывал в
отдаленной этой провинции, и думать забыли о том, что автор упомянул это
учение, лишь чтобы более основательно его опровергнуть. Век спустя Аврелиан,
коадъютор Аквилеи, узнал, что на берегах Дуная недавно возникшая секта
"монотонов"(называвшихся также "ануляры") исповедует веру в то, что история
- круг и нет ничего, что не существовало бы прежде и не будет существовать в
будущем. В горных областях Колесо и Змея вытеснили Крест. Страх овладел
всеми, но утешением послужил слух, что Иоанн Паннонский, снискавший
известность трактатом о седьмом атрибуте Бога, готовится сокрушить
мерзостную ересь.
Аврелиана эти вести огорчили, особенно последняя. Он знал, что в
богословских материях любое новое слово сопряжено с риском, но затем
рассудил, что тезис о круговом времени слишком необычен, слишком удивителен
и посему риск тут невелик. (Опасаться надо тех ересей, которые можно спутать
с ортодоксией. ) Все же ему было неприятно вмешательство - почти наглое -
Иоанна Паннонского. Двумя годами раньше сей муж в пространном сочинении "De
septima affectione Dei sive de aeternitate" (О седьмой любви Бога или о
вечности) узурпировал тему из области Аврелиана; теперь же, словно проблема
времени была в его ведении, он собирался наставить на путь истинный -
возможно, аргументами Прокруста, противоядиями пострашнее, чем сам яд Змеи,
- этих ануляров... В ту ночь Аврелиан, листая древний диалог Плутарха об
упадке оракулов, обнаружил в 29 параграфе насмешку над стоиками,
предполагавшими существование бесконечного множества миров, с бессчетными
солнцами, лунами, Аполлонами, Дианами и Посейдонами. Свою находку Аврелиан
счел счастливым предзнаменованием: он решил опередить Иоанна Паннонского и
сокрушить еретиков, чтящих Колесо.
Иногда мужчина добивается любви женщины, чтобы забыть о ней, чтобы
больше о ней не думать; так и Аврелиану хотелось превзойти Иоанна
Паннонского, чтобы избавиться от неприязни, которую испытывал к нему, но
отнюдь не для того, чтобы причинить ему зло. Сама работа над сочинением,
построение силлогизмов и придумывание едких выпадов, все эти "nego" и
"autem" и "nequamquam" умеряли раздражение, помогали забыть о неприязни. Он
строил длинные, запутанные периоды, загроможденные вставными предложениями,
в которых небрежность слога и солецизмы были как бы выражением презрения.
Неблагозвучность он сделал своим орудием. Предвидя, что Иоанн Паннонский
будет сокрушать ануляров в пророчески-торжественном тоне, Аврелиан, дабы
избежать сходства, избрал тон издевки. Августин писал, что Иисус - это
прямой путь, спасающий нас от кругов лабиринта, в коем блуждают безбожники.
Аврелиан, как старательный ученик, сравнил их с Иксионом, с печенью
Прометея, с Сизифом, с фиванским царем, увидевшим два солнца, с заиканием, с
белкой, с зеркалами,
