Библиотека в кармане -зарубежные авторы

         

Бланшо Морис - Пение Сирен


Морис Бланшо
Пение сирен
Встреча с воображаемым()
Сирены; вполне вероятно, что они и в самом деле пели, но
не удовлетворяли, лишь давая понять, в каком направлении
открывались истинные источники и истинное счастье пения. Тем не
менее своими несовершенными песнями, которые были лишь грядущим
пением, они направляли мореплавателя к тому пространству, где
"петь" начнется на самом деле. Они, стало быть, его не
обманывали, они и в самом деле вели к цели. Но что случалось
после того, как место было достигнуто? Что это было за место?
Место, где только и оставалось, что исчезнуть, поскольку музыка
в том краю истока и начала сама исчезла полнее, чем в любом
другом месте мира: море, где, заткнув уши, шли ко дну живущие и
где Сирены в доказательство своей доброй воли должны были, и
они тоже, однажды исчезнуть.
Какова была природа пения Сирен? В чем состоял его изъян?
Почему изъян этот делал его столь могущественным? Одни всегда
отвечали: это было нечеловеческое пение - естественный, без
сомнения, шум (где взять иные?), но за пределами естества, во
всем человеку чуждый, очень тихий и пробуждающий в нем то
предельное удовольствие падать, удовлетворение от которого не
испытать в нормальных условиях жизни. Но, говорят другие, более
странным было его очарование: воспроизводило оно лишь обычное
человеческое пение, и тем, что Сирены, будучи всего-навсего
животными, пусть даже и - по причине отблеска женской красоты
очень красивыми, могли петь, как поют люди, делалось их пение
столь необычным, что в том, кто их слушал, порождало оно
подозрение в нечеловечности любого человеческого пения. Так,
стало быть, от отчаяния страдали люди, страстно захваченные
своим собственным пением? От отчаяния, очень близкого к
восхищенно. В этом реальном пении, обыденном и тайном, пении
простом и повседневном, было нечто чудесное, что им надлежало
вдруг узнать, ирреально пропетое силами чуждыми и, так сказать,
воображаемыми, песнь бездны, которая, будучи однажды
услышанной, отверзала в каждой речи бездну и настойчиво
призывала в ней исчезнуть.
Их пение, не нужно этого недооценивать, адресовалось
мореплавателям, рисковым, порывистым людям с дерзким
воображением, да и само оно тоже было плаванием: оно было
расстоянием и раскрывало не что иное, как возможность покрыть
это расстояние, сделать из пения движение к пению, а из этого
движения - выражение самого что ни на есть огромного желания.
Странное плавание, но к какой цели? Всегда оставалась
возможность подумать, что все те, кто к ней приближался, только
и сделали, что к ней приблизились, а погибли от нетерпения, за
то, что преждевременно утверждали: это здесь; здесь, я брошу
якорь. Согласно другим, напротив, было слишком поздно: цель
всегда оставалась пройденной; очарование неким загадочным
обещанием выявляло в людях их неверность самим себе, своему
человеческому пению и даже сущности пения, пробуждая надежду и
желание чудесного потусторонья, а по ту сторону показывалась
лишь пустыня, словно отчий край музыки был единственным местом,
совершенно музыки лишенным, местом бесплодия и засухи, где
тишина, как шум, сжигала в том, кто к этому предрасположен,
любой ведущий к пению путь. Так, значит, в этот призыв глубин
заложено нечто дурное? Не были ли Сирены, как обычай и
стремится нас в том убедить, лишь ложными голосами, которых не
следовало слушать, соблазнительным обманом, сопротивляться
которому под силу лишь существам вероломным и изворотливым?
Люди всегда не слишком бл





Содержание раздела