Бертран Алоизиюс - Гаспар Из Тьмы
Алоизиюс БЕРТРАН
ГАСПАР ИЗ ТЬМЫ
ФАНТАЗИИ В МАНЕРЕ РЕМБРАНДТА И КАЛЛО
[ПЕРВОЕ АВТОРСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ]
Ты помнишь день, когда, идя дорогой длинной
На Кельн увидели мы вдруг Дижон старинный
И замерли, смотря, как золотит закат
Высоких шпилей, крыш и колоколен ряд.
Сент-Бёв. Утешения
Зубчатый донжон ,
Церковные шпили ,
Ввысь башенки взмыли -
Вот он, наш Дижон.
Здесь в небо летели
С древнейших времен
Веселые трели -
Литой перезвон.
Был важной столицей
Haш город старинный;
Он славен горчицей
И маркою винной.
Девиз над гербом
На чугунных вратах,
Жакмар с молотком
На соборных часах .
Я люблю Дижон, как ребенок любит свою кормилицу, как поэт – девушку, впервые тронувшую его сердце. – Детство и поэзия! Как одно быстротечно, как обманчива другая. Детство – это бабочка, которой не терпится обжечь свои белые крылышки в пламени юности, а поэзия подобна миндальному дереву: цветы ее благоуханны, а плоды горьки.
Однажды я сидел в сторонке в саду Пищали названному так по оружию, благодаря коему ловкость рыцарей не раз проявлялась при стрельбе по деревянным птичкам. Я замер на месте и можно было сравнить меня со статуей на бастионе Базир.
Шедевр ваятеля Севалле и живописца Гийо изображал аббата , сидящего с книгою в руках. Сутана его была безупречна. Издали его принимали за живого, вблизи же оказывалось, что это гипс.
Какой-то прохожий кашлянул и тем самым развеял рой моих грез. То был жалкий малый внешность которого свидетельствовала о горестях и нищете. Мне уже доводилось встречать в том же саду его обтрепанный, застегнутый до подбородка сюртук, помятую шляпу, которой никогда не касалась щетка, волосы длинные, как ветви ивы, и спутанные, как густой кустарник, его худые костлявые руки, его невзрачное, лукавое болезненное лицо с жидкой назарейской бородкой, и я великодушно отнес его к числу тех мелких ремесленников – то ли скрипачей, то ли художников-портретистов, которых ненасытный голод и неутолимая жажда вынуждают скитаться по свету вслед за Вечным Жидом .
Теперь нас на лавочке было двое. Сосед мой стал перелистывать книжку, и из нее выпал засушенный цветок, чего незнакомец не заметил.
Я подобрал цветок, чтобы подать ему. Поклонившись мне, он поднес цветок к поблекшим губам и положил его снова в свою загадочную книгу.
– Это, вероятно, память о минувшей нежной любви? – осмелился я сказать. – Увы, у каждого из нас есть в прошлом день, который несет нам разочарование в будущем.
– Вы поэт? – спросил он, улыбнувшись.
Ниточка разговора завязалась: на какую же катушку она станет наматываться?
– Да, поэт, – если быть стремиться обрести искусство.
поэтом – значит
– Вы стремились обрести искусство! И обрели его?
– Ах, волей небес искусство – всего-навсего несбыточная мечта!
– Несбыточная мечта!… А я ведь тоже стремился к ней! – воскликнул он, и в голосе его звучали восторженность таланта и пафос победителя.
Я попросил его сказать мне, у какого мастера заказал он очки, позволившие ему сделать такое открытие, ибо для меня искусство не что иное, как иголка, затерявшаяся в копне сена…
Я решил стремиться обрести искусство, как в средние века розенкрейцеры стремились обрести философский камень , – ответил он. – Искусство – это философский камень XIX века.
Прежде всего я стал искать ответ на вопрос: что такое искусство? – Искусство – наука поэта – Определение ясное, как алмаз самой чистой воды.
Из чего складывается искусство? На этот, второй, вопрос я не решался ответить несколько месяцев. Однажды при свете коптящей лампы я рылся
