Берроуз Эдгар Райс - Тарзан И Сокровища Опара
Эдгар Берроуз
Тарзан и сокровища Опара
I
БЕЛЬГИЕЦ И АРАБ
Только доброе имя его предков, имя, которое он сам покрыл несмываемым
позором, спасло лейтенанта Альберта Верпера от разжалования. Кое-кому
удалось добиться для него назначения в один из отдаленных военных постов
Конго, и он, таким образом, был избавлен от тяжелой необходимости предстать
перед военным судом. Альберт Верпер знал, что военный суд наверное
приговорил бы его к расстрелу, и потому первое время по прибытии в Конго он
был искренне признателен тем, кто его сюда послал.
Но шесть месяцев постоянного одиночества, тягучего однообразия и
полнейшей оторванности от внешнего мира изменили его взгляд на вещи и
отношение к окружающим.
Он тосковал по веселой, шумной жизни Брюсселя, этой оживленнейшей из
столиц. Он никогда так не тосковал при воспоминании о совершенных им
преступлениях.
Целые дни проводил он в тяжелом раздумье, и сердце его томилось от
болезненной жалости к самому себе. В душе его зарождалась глухая ненависть к
людям, пославшим его сюда, к тем самым людям, которым он еще так недавно был
признателен за то, что они избавили его от унижения и позора.
Чувствуя свое бессилие по отношению к сославшим его властям, он
мало-помалу перенес всю накопившуюся в его душе злобу на представителя этих
властей в Конго -- своего непосредственного начальника.
Этот офицер был холодный, молчаливый человек. Он не пользовался особой
любовью своих подчиненных, но черные солдаты его маленького отряда боялись и
уважали его.
По вечерам Верпер и его начальник просиживали часами на веранде их
общей квартиры, молча выкуривая одну папиросу за другой. Ни тот, ни другой
не были склонны прервать молчание. И так как это тянулось в течение шести
месяцев, то Верпер успел уже к этому привыкнуть. Но по мере того как его
ненависть к капитану росла и превращалась в манию, он стал рассматривать
природную молчаливость своего начальника как личное оскорбление себе. Ему
казалось, что капитан презирает его за его прошлое, и мрачная злоба все
росла и развивалась в его душе, пока в один роковой вечер не довела до
убийства.
Они сидели по обыкновению на веранде и в молчании докуривали свои
папиросы.
Вдруг Верпер вскочил. Глаза его сузились и налились кровью, веки
дрожали, пальцы судорожно сжимали рукоять револьвера.
-- Вы опять оскорбляете меня! -- крикнул он, подбегая к капитану. --
Это в последний раз! Я благородный офицер и не позволю всякому подлецу
издеваться над собой!
Капитан с удивлением повернулся к нему. Ему уже раньше приходилось
видеть людей, одичавших в джунглях, обезумевших от одиночества, гнетущей
тоски и изнуряющей лихорадки. Он встал и протянул руку, чтобы положить ее на
плечо лейтенанта. Он хотел успокоить, образумить его. Но Верпер не понял его
движения: ему показалось, что капитан хочет его схватить; дуло его
револьвера было на уровне сердца капитана, и не успел тот сделать шаг
вперед, как Верпер нажал собачку.
Без крика, без стона упал человек на дощатый пол веранды...
Туман, заволакивавший сознание Верпера, внезапно рассеялся, и он увидел
себя и свой поступок в таком свете, в каком должны были его видеть судьи.
Возбужденные, взволнованные голоса донеслись до него из помещения солдат; в
темноте кто-то бежал к веранде.
Вот сейчас они схватят его, убьют, а если и не убьют, то свяжут и
отвезут вниз по Конго, где эта операция с неменьшим успехом будет
произведена над ним полномочным военно-полевым судом, с той только разницей,
что там она буде
