Бентли Эдмунд - Последнее Дело Трента
Эдмунд БЕНТЛИ
ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЛО ТРЕНТА
Глава 1
ДУРНЫЕ ВЕСТИ
Когда неукротимый мозг Сигсби Мандерсона был сокрушен выстрелом,
произведенным неизвестной рукой, мир не потерял ничего, что стоило хоть единой
слезы; миру напомнили о тщетности богатства, какое покойник накопил - не
оставив после себя ни друга, который бы оплакивал его смерть, ни поступка,
который бы заставил вспоминать его добром. Но когда пришла весть о его
кончине, людям, живущим в огромном водовороте бизнеса, показалось, что земля
дрогнула.
В мрачной истории коммерческих операций не было личности, которая отложила
бы столь сильный отпечаток на умы делового мира. Личность эта стояла
совершенно особо. Финансовые гиганты, рвущие подать с миллионов тружеников,
существовали и раньше; но в случае с Мандерсоном была та единственность, что
делала его в глазах сограждан символом практичности, неоспоримым вожаком
устойчивости, твердо шагавшим сквозь искусственно созданные кризисы,
финансовые демарши конкурентов с Уолл-стрит.
Состояние, оставленное его дедом, который был одним из дельцов этого
города, только меньшего калибра (соответственно своему времени), пришло к нему
через отца, который всю свою долгую жизнь спокойно давал деньги взаймы и
никогда не получал при этом недобросовестного барыша. Мандерсон-младший, не
знавший, что значит не иметь на руках крупной суммы, должен был бы тянуться к
нравам новейшей американской плутократии, к традициям и обычаям большого
богатства. Но этого не случилось. Его воспитание и образование укоренили в нем
инстинкт спокойного благополучия, ощущение могущества, которое не кричит о
себе тысячью языков. Тем не менее в начале своей деловой карьеры он был не
только гениальным игроком, но и врагом каждого, кто в погоне за прибылью
успевал больше, чем он. Затем он познал, что и война - очень выгодное дело.
Так молодой Мандерсон открывал для себя многогранность и сложность борьбы на
нью-йоркской бирже.
Ко времени смерти отца, когда Мандерсону было тридцать лет, казалось,
какое-то новое сияние золота, которому он служил, озарило его. С внезапной
гибкостью, свойственной людям его нации, он обратился к банковскому делу отца,
не особенно прислушиваясь при этом к звукам биржевых битв: он уже держал в
руках всю деятельность большой фирмы, чей безупречный консерватизм,
устойчивость и финансовый вес возвышали ее над бурями рынка.
Он стал совершенно другим человеком. Каким образом произошло это
изменение, никто не мог бы сказать с уверенностью, но были, говорят, какие-то
предсмертные слова, сказанные его отцом, единственным человеком, которого он
уважал и, может быть, любил.
Вскоре его имя стало ходячим в деловом мире. Оно стало символом всего, что
было расхвалено и прочно в Соединенных Штатах. Он планировал всевозможные
комбинации капиталовложений, стягивал, соединял и централизовал предприятия
индустрии континента, безошибочно финансировал государственные и частные
фирмы, разоряя при этом множество мелких хозяйств.
Десятки тысяч бедняков проклинали его имя, но финансисты и дельцы
отвращения к нему не питали. Он протягивал им руку, чтобы защитить силу
богатства в каждом из уголков страны. Энергичный, хладнокровный, безошибочный,
он служил национальному возвышению, и благодарные воротилы назвали его
Колоссом.
Тем не менее было на исходе жизни Мандерсона одно обстоятельство, скрытое
от всех, кроме, пожалуй, его секретарей и нескольких свидетелей его бурного
прошлого. Только маленький круг людей знал, что у Мандерсон
