Беллоу Сол - По-Прежнему
Сол БЕЛЛОУ
ПО-ПРЕЖНЕМУ
Перевод Л. Беспаловой
Весь этот день доктор Браун предавался размышлениям. Зима. Суббота.
Самый конец декабря. Один в квартире, он проснулся поздно, до полудня лежал
в постели, рассматривал и так и сяк мысль - чувство: вот оно тут, вот его
нет. Вот - нет ничего важнее его, вот на его месте - пустота. Вот ты что-то
собой представляешь, ты - сила, твоя жизнь нужна; вдруг ты - ничто. Рамка
без картины, оправа без зеркала. Ну а если чувство, что твоя жизнь нужна,
проистекает из напористой, бессознательной витальности, в равной мере
присущей собаке или обезьяне? Разница лишь в том, что ум или дух властен
объявить: Аз семь. Из чего неизбежно следует: Меня нет. Доктора Брауна факт
бытия радовал ничуть не больше, чем обратный факт. Для него, похоже,
наступала пора равновесия. Мило, нечего сказать! Во всяком случае, он не
лелеял план навести разумный порядок в мире, и, хотя на то не было особых
причин, встал. Помыл морщинистое, однако не старое лицо студеной водой
из-под крана - белая по ночам, поутру она приобретала более приятный
оттенок. Чистил зубы. Распрямился, надраивал зубы так, будто на идола лоск
наводил. Затем налил поместительную - теперь таких больше не делают -
ванну, обтирался губкой, подставляясь под густую струю воды из античной
формы крана, намыливал низ живота тем же куском мыла, которым позже будет
мыть бороду. Из-под всхолмления живота где-то между пятками выглядывал
конец, самая его верхушка. Пятки надо бы отскрести. Он вытерся вчерашней
рубашкой - всё экономия. Так и так ее отправлять в прачечную. При том на
лице его изображалась горделивость - наследие предков, для которых омовение
было обрядом. Делом нешуточным.
Однако нынче каждая цивилизованная особь культивировала нездоровую
способность отчуждаться от себя. Обучалась у искусства искусству
забавляться, наблюдая за собой со стороны. А раз наблюдать надо за чем-то
забавным, значит, надо превращать умение вести себя в искусство. Вряд ли
стоит жить ради таких ухищрений. Человечество проходило беспокойную,
тягостную, неприятную стадию эволюции сознания. Доктору Брауну (Самюэлю)
она была не по душе. От того, на что употребляют мысль, искусство, веру в
великие традиции, его охватывала тоска. Величие? Красота? Разодраны на
клочья, на ленты для девчачьих нарядов или затрепаны, точно хвост
воздушного змея на хепенингах. Платона и Будду растащили мародеры. В
гробницы фараонов вторгался из пустыни всякий сброд. И так далее и тому
подобное, думал доктор Браун, направляясь в свою опрятную кухню. Сине-белые
голландские блюда, чашки - каждая на своем крючке, блюдца - каждое в своем
гнезде - радовали глаз.
Он откупорил непочатую банку кофе и, проткнув станиоль, сполна
насладился ароматом. Миг - и аромат улетучится, но пропустить этот миг
нельзя. Затем нарезал хлеб для тостов, достал масло, сжевал апельсин;
залюбовался длинными сосульками, свисавшими с огромной красной круглой
цистерны на крыше прачечной через улицу напротив, ясным небом и тут
обнаружил приближение некоего чувства. О докторе Брауне, случалось,
говорили, что он никого не любит. Но это не так. Он никого не любил
постоянно. А вот непостоянно, так он полагал, любил - не больше и не меньше
других.
И любовь эту, пока пил кофе, он испытывал к двум родственникам,
двоюродному брату и сестре, жившим на севере штата Нью-Йорк, в долине
Мохок. Они оба уже умерли. Айзек Браун и его сестра Тина. Первой ушла Тина.
Айзек умер спустя два года. Сейчас Брауну открыло
