Беллоу Сол - На Память Обо Мне
СОЛ БЕЛЛОУ
НА ПАМЯТЬ ОБО МНЕ
Моим детям и внукам
Когда на тебя обрушивается много всего, больше, чем ты в силах вынести,
ты, может статься, предпочтешь делать вид, будто ничего особенного не
происходит и твоя жизнь как катилась, так и катится по проторенной дороге.
Но в один прекрасный день обнаруживается: то, что ты принимал за
проторенную дорогу, ровную, гладкую, без ям и рытвин, на самом деле
трясина, топь. Мое первое знакомство с подспудной работой безбурных дней
восходит к февралю 1933-го. Точная дата тебе мало что скажет. Тем не менее
хотелось бы думать, что тебе, моему единственному ребенку, будет интересно
узнать, как эта подспудная работа сказалась на мне. В раннем детстве тебя
занимала семейная история. Не надо объяснять, почему я не мог рассказать
малышу то, что расскажу сейчас. С детьми не говорят о смертях и топях, во
всяком случае, в нынешние времена. В моем детстве мои родители ничтоже
сумняшеся говорили о смерти, об умирающих. Вот о чем они почти никогда не
упоминали, так это о вопросах пола. У нас все наоборот.
Моя мать умерла, когда я был подростком. Я тебе не раз говорил об этом.
Но вот о чем я умолчал: я знал, что она умирает, и не позволял себе думать
об этом - вот тебе и проторенная дорога.
Стоял, как я уже упомянул, присовокупив, что точная дата тебе ничего не
скажет, февраль. Должен признаться, я намеренно запамятовал ее.
Зимний Чикаго, скованный серым льдом, низко нависшее небо, скверные
дороги.
В старших классах средней школы я учился ни шатко ни валко, не
пользовался никакой популярностью, никак не выделялся. Если чем и обращал
на себя внимание, так только прыжками в высоту. Ни о каком спортивном
мастерстве в моем случае говорить не приходится: в последний момент
какая-то пружина или судорога - кто знает? - подкидывала меня вверх, и я
перелетал через планку. Но только тогда меня и замечала высыпавшая во двор
школа.
Учиться я не хотел, а читать любил. О своей семейной жизни я
помалкивал. По правде сказать, не хотел говорить о маме. Сверх того, я
просто не сумел бы рассказать о своих увлечениях - до того они были
диковинные в своей необычности.
День начался, как всякий школьный день в зимнем Чикаго, уныло и
обыденно. Температура на несколько градусов ниже нуля, окна в морозных
растительных узорах, сметенный в кучи снег, шероховатый от песка лед,
квартал за кварталом улиц, схваченных железным обручем неба. Завтрак -
овсянка, поджаренный хлеб, чай. Как водится опаздывая, я задержался, чтобы
заглянуть к маме - она болела. Наклонился над ней, сказал: "Это Луи, я в
школу". Она кивнула. Веки у нее были совсем темные, гораздо темнее лица. Я
выскочил из комнаты, на плече - связка стянутых ремнем книг.
Когда я приблизился к бульвару рядом с парком, из дверей дома выскочили
два мужичонка с ружьями, нацелили их на небо, крутанулись и пульнули в
парящих у крыши голубей. Несколько птиц рухнули на землю, мужичонки
подобрали обмякшие тушки и скрылись в дверях, смуглые субъекты в
пузырящихся рубашках. Охотники кризисной поры и их городская дичь. Только
что на скорости пятнадцать километров в час мимо проползла полицейская
машина. Мужичонки переждали, пока она проедет.
Никакого касательства ко мне они не имели. Я упоминаю о них только
потому, что так было. Я обогнул пятна крови, пересек бульвар и вошел в
парк.
Справа, за оголившимися кустами сирени, снежный наст был порушен.
Вечерами в непроглядной тьме мы со Стефани там обнимались, ласкались, я
запускал руки под ее енотовую
