Беллоу Сол - Дар Гумбольдта
СОЛ БЕЛЛОУ
ДАР ГУМБОЛЬДТА
x x x
Успех сборника баллад Фон Гумбольдта Флейшера был мгновенным,
оглушительным и неоспоримым. В тридцатые годы все ждали чего-нибудь эдакого,
и Гумбольдт попал в точку. Могу признаться, что даже мне в Богом забытой
дыре грезилась именно такая личность - писатель-авангардист, первый в
нарождающейся генерации, хорош собой, светловолосый, широкий в плечах, очень
серьезный, да к тому же острый на язык и великолепно образованный. Гумбольдт
был как раз таким. О книге кричали все журналы. "Тайм"* поместил его портрет
и не присовокупил ни единого оскорбления, а "Ньюсуик"* даже расщедрился на
похвалу. Меня, студента Висконсинского университета, который день и ночь
только и думал что о литературе, "Баллады Арлекина" потрясли до глубины
души. Гумбольдт показал мне новые горизонты, открыл доселе неведомые
возможности слова. Я просто захлебывался исступленным восторгом, завидовал
его удаче, его таланту, его славе и, едва дождавшись мая, отправился на
восток, чтобы взглянуть на своего кумира и, если получится, сойтись с ним
поближе. Автобус, тот, что шел через Скрэнтон, тащился почти пятьдесят
часов. Но какое это могло иметь значение! Через открытые окна я впервые
увидел горы. Деревья только-только выпустили первые листочки. Мне
вспомнилась бетховенская Пасторальная. Казалось, меня окатили зеленью с
головы до ног. Манхэттен был прекрасен. Я снял комнату за три бакса в неделю
и устроился продавать вразнос щетки. Все вокруг восхищало меня. На мое
длинное восторженное письмо Гумбольдт ответил приглашением в Гринвич-Виллидж
"поговорить о литературе и обменяться мыслями". Жил он на Бедфорд-стрит,
рядом с рестораном "Чамли". Гумбольдт предложил мне черный кофе, а позже
джин, который плеснул в ту же чашку.
- Ну что ж, вы вполне приятный молодой человек, Чарли, - сказал он.
- Так что, надо полагать, вы человек удачливый, а? Думаю, вы рано
полысеете. И такие выразительные глаза! Но вы, конечно, влюблены в
литературу, и это главное. В вас есть восприимчивость.
Именно Гумбольдт ввел в обиход это словечко, и "восприимчивость"
сделалась популярной.
В те времена Гумбольдт был весьма расположен ко мне - он даже
представил меня своим соседям и добыл для меня несколько книг на рецензию. А
я любил его всегда.
Слава Гумбольдта продержалась около десяти лет, но в конце сороковых
покатилась вниз. А уже в начале пятидесятых я и сам сделался знаменитым и
даже заработал кучу денег. О, деньги, деньги! Вот обвинение, которое бросил
мне Гумбольдт. В последние годы жизни, когда ему удавалось вынырнуть из
черного болезненного одиночества и стряхнуть с себя немоту подавленности и
разочарования, он слонялся по Нью-Йорку и поносил меня и мой "миллион
долларов".
- Возьмем, к примеру, Чарли Ситрина, - говорил Гумбольдт. - Он
приехал из Мэдисона, штат Висконсин, и постучал в мою дверь. А теперь у него
миллион! Разве писатель, или, скажем, просто человек мыслящий может честно
заработать такие деньги? Вы говорите Кейнс*? Ладно. Кейнс - это мировая
величина, гений экономики, слава Лондонского университета, женат на русской
балерине. К таким деньги липнут сами... Но, черт возьми, чтобы какой-то там
Ситрин выбился в богачи? Когда-то мы были близкими друзьями, - Гумбольдт
говорил именно так, - и я утверждаю, что есть в этом человеке какая-то
извращенность. Почему он с такими деньгами похоронил себя в захолустье?
Зачем ему понадобился Чикаго? Я скажу вам зачем: боится, что все поймут, что
он за фрукт!
Как толь
