Банаско Альберто - После Бомбы
Альберто Банаско
ПОСЛЕ БОМБЫ
Яростные морские волны покатились по суше, сметая все на своем
пути, опустошили ее и отхлынули. Среди обезглавленых пальм, пепла и льда
нашли для себя убежище немногочисленные уцелевшие люди. Солнце лишь
изредка выглядывало из-за туч, и все лил дождь. Между смерчей из пыли и
дыма цеплялась за существование растерянная, обезумевшая жизнь.
Человек в одном ботинке (второй потерялся) подполз к выходу из
пещеры и с опаской выглянул. Других двое, лысый и с одним глазом,
расхаживали снаружи. Кто-то уже разжег костер. Человек в одном ботинке
увидел рядом стоножку и раздавил ее. Потом, вытянув шею, снова выглянул
наружу.
- Да выходите вы, наконец, - сказал ему лысый. - Вам ничто не
грозит. Идите погрейтесь.
Тот выполз из пещеры, встал и на одной ноге запрыгал к костру.
Доскакав до костра, присел на корточки и, сонно покачиваясь, остался в
этом положении. Чуть позже к костру подсел одноглазый.
- Вот мы и собрались, - сказал лысый.
Другие двое что-то невнятно пробурчали, выражая свое согласие.
Наступило молчание, и продолжалось оно больше часа. За это время выползли
из пещеры их дети. Тело одного походило на кроличье, оно расширялось книзу
и, когда ребенок передвигался, не отрывалось от земли. Другой напоминал
дерево: туловище - как тонкий ствол, руки - две надломленные ветки. Третий
был похож на большой эмбрион.
- Надо что-то делать, - сказал лысый.
- Что именно? - спросил одноглазый.
- Не знаю. Спасти что-нибудь, - ответил лысый.
- Спасать уже нечего, - сказал человек в одном ботинке.
Они замолчали снова, и в молчании прошел еще час; слышались только
вопли и визг детей, злобно царапавшихся и подталкивавших друг друга к краю
обрыва.
- Дальше так продолжаться не может, хватит нам друг за другом
следить, будто мы враги, - заговорил наконец лысый. - Нас ведь осталось
только трое, у каждого дети, и делать что-то обязательно нужно.
- А что мы можем делать? - возразил человек в одном ботинке.
- Попробую объяснить, - сказал лысый. - У каждого из нас есть
какие-то знания. Мы все это можем записать, чтобы хоть что-то оставить в
наследство нашим детям. Ведь им придется начинать все заново, и то, что
удастся записать, хоть немного им поможет. Вот вы например, - и он
повернулся к одноглазому, - как вас зовут? Чем вы занимались? Мое имя
Антонио Моралес. Я работал в порту, отвечал за погрузку и разгрузку.
- Меня зовут Сильба, - сообщил одноглазый. - Я был конторским
служащим.
И они оба посмотрели на человека в одном ботинке.
- Я Андерсон. Ведал хозяйственными делами в учреждении... Костер
гаснет.
- Не бойтесь, не погаснет. Подбросьте-ка еще вот это полено.
Спасибо. Я, знаете ли, привык... как бы это сказать... в общем, быть
организатором - ведь организатором я и был в порту. А вы, Сильба, работали
в конторе и, наверно, много чего знаете - уж больше чем мы, наверняка.
- Возможно. Кое-что читал, но все по верхам. Жаль бумаги у нас
нет... Можно, правда писать вон на тех грязных стеклах - я их много
насобирал. Что-же, начнем...
И Сильба, задумался, устремив взгляд в огонь. Холодно, и за эту
неделю у него, кажется маковой росинки во рту не было. Что-же он знает?
Знает, что беду принес страшный продукт прогресса, доступного лишь
немногим, и что теперь их осталось всего трое, и с ними дети, чей вид
вызывает ужас, и они трое взрослых, надеются еще что-то поправить.
"Нерон! " - вспомнилось ему. В свое время он видел фильм об этом римском
императоре.
- Знаю про Нерона, - сказал он в
