Байрон (Джордж Гордон Ноэл) - Корсар
Джордж Гордон Байрон
Корсар
Повесть
Перевод Г. Шенгели
I suoi pensieri in lui dormir non ponno.
Тasso. "Gerusalemme Liberata",
canto X. {*}
{* Его тревоги в нем уснуть не могут. Тассоо. "Освобожденный
Иерусалим", песнь X.}
ТОМАСУ МУРУ, ЭСКВАЙРУ
Дорогой Мур, посвящаю вам это произведение, последнее, которым я
обременю терпение публики и вашу снисходительность, замолкая на несколько
лет. Поверьте, что я с восторгом пользуюсь случаем украсить мои страницы
именем, столь прославленным как твердостью политических принципов его
носителя, так и общепризнанными многообразными талантами его. Поскольку
Ирландия числит вас в рядах испытаннейших своих патриотов и чтит вас,
бесспорно, первым из своих бардов, а Британия повторяет и подтверждает эту
оценку, - позвольте тому, кто считает потерянными годы, предшествовавшие
знакомству с вами, присоединить скромное, но искреннее свидетельство дружбы
к голосу нескольких народов. Это по крайней мере докажет вам, что я не забыл
радости общения с вами и не отказался от надежды возобновить его, когда ваш
досуг и ваше желание побудят вас вознаградить друзей за слишком долгую
разлуку с вами. Ваши друзья говорят, - и я уверен в этом, - что вы заняты
созданием поэмы, действие которой происходит на Востоке; никто не мог бы
сделать это лучше вас. Там вы должны найти несчастия вашей родины, пламенное
и пышное воображение ее сынов, красоту и чувствительность ее дочерей; когда
Коллинз дал своим ирландским эклогам название "восточных", он сам не знал,
насколько верно было, хотя бы отчасти, его сопоставление. Ваша фантазия
создает более горячее солнце, менее мглистое небо; но вы обладаете
непосредственностью, нежностью и своеобразием, оправдывающими ваши
притязания на восточное происхождение, которое вы один доказываете
убедительнее, чем все археологи вашей страны.
Нельзя ли прибавить мне несколько слов о предмете, о котором, как
принято всеми думать, говорят обычно пространно и скучно, - о себе? Я много
писал вполне достаточно печатал, чтобы оправдать и более долгое молчание,
чем то, которое предстоит мне; во всяком случае я намерен в течение
нескольких ближайших лет не испытывать терпения "богов, людей, столбцов
журнальных". Для настоящего произведения я избрал не самый трудный, но, быть
может, самый свойственный нашему языку стихотворный размер - наше прекрасное
старое, ныне находящееся в пренебрежении, героическое двустишие. Спенсерова
строфа, возможно слишком медлительна и торжественна для повествования, хотя,
должен признаться, она наиболее приятна моему слуху. Скотт - единственный в
нашем поколении, кто смог полностью восторжествовать над роковой легкостью
восьмисложного стиха, и это далеко не маловажная победа его плодовитого и
мощного дарования. В области белого стиха Мильтон, Томсон и наши драматурги
сверкают, как маяки над пучиной, но и убеждают нас в существовании
бесплодных и опасных скал; на которых они воздвигнуты. Героическое двустишие
конечно, не очень популярная строфа, но так как я никогда не избирал тех или
других размеров, чтобы угодить вкусам читателя, то и теперь вправе
отказаться от любого из них без всяких излишних объяснений и еще раз сделать
опыт со стихом, которым я до сих пор не написал ничего, кроме произведений,
о напечатании которых я не перестаю и не перестану сожалеть.
Что касается самой этой повести и моих повестей вообще, - я был бы рад,
если б мог изобразить моих героев более совершенными и привлекательными,
потому что критика выска
