Андерсен Ганс Христиан - Пропащая
Ганс Христиан Андерсен
Пропащая
Городской судья стоял у открытого окна; на нем была крахмальная рубашка, в
манишке красовалась дорогая булавка, выбрит он был безукоризненно - сам всегда
брился. На этот раз он, впрочем, как-то порезался, и царапинка была заклеена
клочком газетной бумаги.
- Эй ты, малый! - закричал он.
"Малый" был не кто иной, как прачкин сынишка; он проходил мимо, но тут
остановился и почтительно снял фуражку с переломанным козырьком, - тем удобнее
было совать ее в карман. Одет мальчуган был бедно, но чисто; на все дыры были
аккуратно наложены заплатки; обут он был в тяжелые деревянные башмаки и стоял
перед городским судьей навытяжку, словно перед самим королем.
- Ты славный мальчик! - сказал городской судья. - Почтительный мальчик!
Мать, верно, полощет белье на речке, а ты тащишь ей кое-что? Вишь, торчит из
кармана! Скверная привычка у твоей матери! Сколько у тебя там?
- Полкосушки,- ответил мальчик тихо, испуганно.
- Да утром ты отнес ей столько же? - продолжал городской судья.
- Нет, это вчера! - сказал мальчуган.
- Две полкосушки - вот уже и целая! Пропащая она женщина! Просто беда с
этим народом! Скажи своей матери, что стыдно ей! Да гляди, сам не сделайся
пьяницей! Впрочем, что и говорить; конечно, сделаешься! Бедный ребенок... Ну,
ступай!
Мальчик пошел; фуражка так и осталась у него в руках, и ветер развевал его
длинные белокурые волосы. Вот он прошел улицу, свернул в переулок и дошел до
реки. Мать его стояла в воде и колотила вальком разложенное на деревянной
скамье мокрое, тяжелое белье. Течение было сильное; мельничные шлюзы были
открыты - простыню, которую женщина полоскала, так и рвало у нее из рук,
скамья тоже грозила опрокинуться, и прачка просто из сил выбивалась.
- Я чуть-чуть не уплыла сама! - сказала она. - Хорошо, что ты пришел, надо
мне подкрепиться маленько. Вода холодная-прехолодная, а я вот уже шесть часов
стою тут! Принес ты что-нибудь?
Мальчик вытащил бутылочку; мать приложила ее ко рту и хлебнула.
- Как славно! Сразу согреешься, точно поешь чего-нибудь горяченького, а
стоит-то куда дешевле! Хлебни и ты, мальчуган! Ишь ты, какой бледный! Холодно
тебе в легоньком платьишке! Осень ведь на дворе! У! Вода прехолодная! Только
бы мне не захворать! Дай-ка мне еще глотнуть, да глотни и сам, только
чуть-чуть! Тебе не надо привыкать к этому, бедняжка мой!
И она обошла мостки, на которых стоял мальчуган, и вышла на берег. Вода
бежала с рогожки, которою она обвязалась вокруг пояса, текла с подола юбки.
- Я работаю изо всех сил, кровь чуть не брызжет у меня из-под ногтей!.. Да
пусть, только бы удалось вывести в люди тебя, мой голубчик!
В это время к ним подошла бедно одетая старуха; она прихрамывала па одну
ногу, и один глаз у нее был прикрыт большим локоном, отчего изъян был еще
заметнее. Старуха была дружна с прачкой, а звали ее соседи "хромою Марен с
локоном".
- Бедняжка, вот как приходится тебе работать! Стоишь по колено в холодной
воде! Как тут не глотнуть разок-другой, чтобы согреться! А люди-то считают
каждый твой глоток!
И она пересказала прачке слова городского судьи. Марен слышала, что он
говорил мальчику, и очень рассердилась на него, - можно ли говорить так с
ребенком о его же собственной матери да считать всякий ее глоток, когда сам
задаешь званый обед, где вино будет литься рекою, и вино-то дорогое, крепкое!
Небось сами пьют - не считают, и все-таки они не пьяницы, люди достойные, а ты
вот "пропащая"!
- Так он и сказал тебе, сынок? - спросила
