Анар - Юбилей Данте
Анар
ЮБИЛЕЙ ДАНТЕ
Юсифу Самед-оглы
- Вот ночь... Вот старик... Вот огонь...
- Вот ночь, вот старик, вот огонь.
- Вот ночь, вот старик, вот огонь!
- Нет, нет, нет!
В зрительном зале темно и пусто. В центре двое - режиссер и художник;
художник сидит позади, вытянув шею, смотрит через плечо режиссера на сцену.
Перед режиссером, в проходе, маленький стол, неярко освещенный лампой с
железным колпаком. На столе в беспорядке - листы бумаги, карандаши; тут же
пепельница, черный внутренний телефон без диска, бутылка "Бадамлы", стакан.
Идет репетиция.
Режиссер вскочил с места и бросился к сцене, освещенной левым прожектором,
на которой стояли два актера без грима, в обычных костюмах; в два прыжка
преодолев ступеньки, поднялся на сцену, подошел к стоящему впереди пожилому
смуглолицему мужчине.
- Фейзулла, милый, дорогой.- Он старался говорить спокойно, сдержанно.-
Себя не жалко - пожалей нас. Я здесь с девяти утра, во рту еще не было ни
крошки. Имей совесть, мы ведь тоже люди... у тебя три слова во всей пьесе, и
ты их не можешь произнести правильно. Удивительно, что здесь трудного? Вот
ночь. Вот старик. Вот огонь. Все!
Фейзулла достал грязный платок, начал суетливо вытирать потное лицо, шею.
- Сейчас, сейчас...- приговаривал он.- Сию минуту... Погоди... Сейчас
скажу... Не волнуйся...
Режиссер постучал мундштуком папиросы по коробке "Казбека", дунул в
мундштук, вложил папиросу в рот. Однако не закурил.
- Ну говори.
- Сейчас, сейчас...
Режиссер, чиркнув спичкой, прикурил и, не оборачиваясь, сказал стоящему
позади актеру:
- Аликрам, реплику!
Тот спросил, обращаясь к Фейзулле:
- Так где же?
Фейзулла сделал неопределенный жест.
- Вот ночь, вот старик, вот огонь.
- Тьфу, черт! - взорвался режиссер.
Спрыгнул со сцены, вернулся на свое место. Ткнул папиросу в пепельницу,
загасил ее. Вынул из нагрудного кармана склянку с таблетками, одну положил в
рот, налил воды в стакан, запил. Опустился в кресло.
На лице Фейзуллы было отчаяние.
- Пожалуйста, не нервничай,- попросил он.- Подожди, сейчас скажу. Не знаю,
что со мной сегодня, никак не могу сосредоточиться...
Режиссер обернулся к художнику, сказал вполголоса:
- Можно подумать, в другие дни он сдвигает горы. Фейзулла спросил:
- Можно?
Режиссер ничего не сказал, лишь кивнул головой.
Фейзулла прокричал:
- Вот ночь! Вот старик! Вот огонь! Умолк, устремив взгляд на режиссера.
Лицо того ничего не выразило. Он бессмысленно смотрел в сторону сцены, в одну
точку, словно окаменел. Фейзулла протянул, изменив интонацию:
- Вот ночь... вот старик... вот огонь... Режиссер продолжал сидеть в
оцепенении. Фейзулла снова повторил:
- Вот ночь, вот старик, вот огонь... Режиссер вскочил как ужаленный:
- Эй, послушай!.. Как тебя?! Товарищ, гражданин, мусульманин, армянин,
огнепоклонник!.. Ты человек или нет?!.. Эх!..
Он вдруг зажал рот ладонью и застонал.
Все актеры хорошо знали этот жест: зажимая рот, режиссер сдерживал
ругательства.
Художник положил руку на плечо режиссера:
- Сиявуш, Сиявуш... Возьми себя в руки. Тот схватил со столика бутылку
"Бадамлы" и начал пить прямо из горлышка. Затем обернулся к художнику:
- Ну, ты видишь, ты видишь, как мне приходится?!
А ты говоришь: Брехт, Мейерохольд!.. Какой может быть Брехт вот с такими?
Какой Мейерхольд вот с такими? Бьюсь с утра - не могу заставить его сказать
по-человечески три слова! И я еще, глупец, мечтаю создать большое искусство с
такими, как этот Фейзулла Кябирлинский! - Заметно дрожащими пальцами достал из
