Амманити Никколо - Я Не Боюсь
НИККОЛО АММАНИТИ
Я НЕ БОЮСЬ
1
Я уже почти обогнал Сальваторе, как вдруг услышал крик моей сестры. Я обернулся и успел увидеть, как ее поглотила пшеница, покрывавшая холм.
Не стоило тащить ее с собой, мама еще выдаст мне за это по полной программе.
Я остановился. Пот лил с меня ручьем. Я перевел дыхание и позвал:
– Мария! Мария!!
Мне ответил плачущий голос:
– Микеле!
– У тебя что то заболело?
– Да. Иди ко мне.
– Где тебе больно?
– В ноге.
Она притворялась, просто устала. Иди вперед, сказал я себе. А если правда с ней что то случилось?
Где остальные?
Я видел их следы в пшенице. Они медленно, параллельно друг другу, словно пальцы руки, поднимались к вершине холма, оставляя за собой просеки сломанных колосьев.
Пшеница в этом году уродилась высоченной. В конце весны лило как из ведра, и к середине июня злаки были крупными как никогда прежде. Готовые к уборке, они стояли густо, налитые зерном.
Пшеница была повсюду. По холмам и низинам переливалась она золочеными океанскими волнами. До самого горизонта – только пшеница, небо, цикады, солнце и жара.
Я не знал, сколько было на градуснике, – в девять лет не очень то разбираются в шкале термометра, но я понимал, что жара ненормальная.
Проклятое лето 1978 года стало знаменитым как самое жаркое в этом веке. Жар раскалял камни, иссушал землю, губил растения, убивал животных и поджигал дома. Если ты поднимал помидор с грядки, он был без сока, а кабачки – маленькие и твердые как камень.
Солнце затрудняло дыхание, лишало сил, желания двигаться, жить. И ночь мало чем отличалась от дня.
Взрослые жители нашего местечка Акуа Траверсе никогда не покидали домов раньше шести вечера. Укрывались внутри за опущенными жалюзи. Только дети отваживались выходить на раскаленную безлюдную улицу.
Моя сестра Мария, пятью годами младше меня, следовала за мной повсюду с преданностью дворняжки, выгнанной из конуры.
«Я хочу делать все, что делаешь ты», – постоянно повторяла она. И мама была на ее стороне: «Ты ей старший брат или кто?» И мне приходилось везде таскать ее с собой.
Никто не остановился помочь ей сейчас.
Это было понятно, ведь мы же соревновались.
– Вперед, на вершину. Идти только прямо. След в след запрещается. Останавливаться нельзя. Кто приходит последним, тому наказание, – объявил свое решение Череп и сделал мне уступку: – Ладно, твоя сестра не считается.
Слишком маленькая.
– Я не слишком маленькая! – запротестовала Мария. – Я тоже хочу участвовать в соревновании!
А потом упала.
Жаль. Я ведь шел третьим.
Впереди всех был Антонио по прозвищу Череп. Почему его так прозвали, я уже и не помню. Может, потому, что он однажды наклеил на руку изображение черепа, одну из тех картинок, что продавались в табачных лавках и наклеивались, если их смочить водой.
Череп был самый старший в нашей компании. Ему было двенадцать. И он верховодил. Ему нравилось командовать, и, если ты ему не подчинялся, он злился. Он стал первым только потому, что был крупный, сильный и отмороженный.
Вот и сейчас он пер по склону, словно бульдозер.
Вторым шел Сальваторе.
Сальваторе Скардаччоне стукнуло девять, как и мне. Мы ходили в один класс, и он был моим самым лучшим другом. Сальваторе был выше меня ростом.
И был замкнутым мальчишкой. Иногда участвовал в наших играх, но чаще занимался своими делами. Он был бойчее Черепа, но его не интересовало главенство в нашей компании. Его отец, адвокат Эмилио Скардаччоне, считался важной шишкой в Риме.
И имел кучу денег в Швейцарии. По слухам.
Потом шел я, Микеле. Микеле Ами
